Понять другого (сборник)

— Ну, что успели сделать, дорогуша? Познакомились с малютками?

Я протянул ему обработанную таблицу.

Он просмотрел ее, удивление граничило с восхищением.

— Да вы же незаменимый помощник, дорогуша! Можно подумать, что вы всю жизнь только этим и занимались.

Его лучащиеся глаза-бусинки вдруг укололи меня быстрым подозрительным взглядом, рыхлая кожа на лбу вся покрылась морщинами и складками, как плохо натянутый чулок:

— Помнится, говорили, что вы чудодейственный врач…

Я перебил его:

— Пожалуй, я бы сделал больше, если бы мог проверить некоторые сведения, узнать методику экспериментов.

— В чем же дело?

— Машина сообщила, что методика секретна, и требуется специальный допуск: код и шифр.

Он нахмурился:

— Что именно вас интересует?

— Скажем, как были получены данные о способности бактериофагов группы «Т» перерождать клетки и вызывать эпидемии. У вас собрана чрезвычайно любопытная информация. Но чисты ли эти опыты?

Его обрадовала скрытая похвала, содержащаяся в моих словах, однако взгляд стал еще более жестким и подозрительным.

— Будьте спокойны, голубчик. Опыты были поставлены чисто, это я гарантирую.

— Но механизмы эпидемий Т-2 и Т-6 нельзя досконально изучить в лабораторных условиях.

— Почему?

— Для этого не годятся ни мыши, ни собаки, ни даже обезьяны…

— У нас был другой, надлежащий материал.

Я вспомнил, когда впервые услышал от него слово «материал», и у меня появилось подозрение. Я отмахнулся от него, потому что подозревать в таком действии любого человека было стыдно и бессмысленно.

Дверь лаборатории снова скользнула в сторону, пропуская нескольких людей. Все они уважительно здоровались с профессором, с любопытством посматривали на меня, особенно единственная среди вошедших женщина лет двадцати семи, крашеная блондинка с маленьким невинно-обиженным ротиком. У нее была больная печень, в левом легком имелось затемнение.

— Наш новый сотрудник, — представил меня профессор.

Пришлось поочередно пожимать им руки — большие, маленькие, мягкие, жесткие, теплые, холодные, выслушать от каждого несколько доброжелательных слов.

После церемонии знакомства профессор увел меня из лаборатории. Мы направились в корпус, где размещались жилые комнаты сотрудников и где меня ждал Ник. Но, доехав со мной на эскалаторе до коридора, соединявшего два корпуса, профессор вспомнил, что ему нужно заглянуть еще в одну лабораторию, и распрощался.

Ник ожидал меня в своей комнате. Вид у него был неважный. Большие сильные руки устало лежали на столе, существуя как бы сами по себе. Биоизлучение вокруг головы слиняло до бледно-желтого цвета.

Я посоветовал ему хорошенько отдохнуть, сказав, что обойдусь пока без его услуг. Он двинул рассеченной бровью, поднял на меня светлые с красными прожилками глаза.

— Хороший вы человек, док, только…

— …странный и словно не от мира сего, — кончил я за него фразу, уже созревшую в его мозгу.

Он удивленно прищурил глаза:

— Можно подумать, что вы читаете мысли, док. Выходит, свой мозг надо держать на запоре. Этого только еще не хватало.

— А как поживают наши подопечные, импуны? Тоже, наверное, устают здесь с непривычки?

Мне не понравилась его улыбка.

— Нет, они почти не устают.

— Хотелось бы их увидеть.

— Они работают и живут в другом корпусе. Номер три.

— Ладно, отдыхайте, — сказал я. — Не буду мешать.

Коридор был пуст. Решение оформилось сразу.

Я смутно представлял себе схему межкорпусных коридоров. Но еще когда мы шли сюда впервые, заметил, что все корпуса соединены между собой. Итак, если наш именуется номер один, а лабораторный — номер два, то из него должен быть выход в корпус номер три. Уже знакомый эскалатор привез меня в лабораторный корпус. Здесь мне повезло — я встретил женщину, с которой меня недавно знакомил профессор, и спросил у нее, как пройти в третий корпус.

— В виварий? Мы бываем там чрезвычайно редко. Да и к чему ходить туда? Можете заказать любой материал — и вам его доставят в лабораторию.

— Мне нужно навестить своих друзей. Они там работают.

— У вас ТАМ друзья? — удивленно, даже испуганно, забыв о кокетстве, она смотрела на меня.

— Да, да. Как туда пройти?

— Нужно спуститься на лифте в цокольный этаж. Оттуда в третий корпус ведет подземный коридор, но…

— Большое спасибо, — я быстро пошел к лифту, не слушая дальнейших объяснений.

Через несколько минут эскалаторная дорожка привезла меня в третий корпус. Еще издали мой нюх уловил неприятный запах гниющего мяса, крови, острые запахи немытой шерсти животных. Я сошел с эскалаторной дорожки перед лифтом. Наугад нажал кнопку девятого этажа. Лифт здесь работал не бесшумно, как в первом и втором корпусах, а слегка дребезжал. Сквозь дребезжанье до меня донеслись приглушенные визги, рычание. Выйдя из лифта, я оказался в длинном коридоре. В него выходило множество дверей. Некоторые из них были наполовину решетчатые. Заглянув в них, увидел собак, волков, обезьян. Но больше всего здесь было шимпанзе и гамадрилов. От их воплей и уханья закладывало в ушах. Приходилось включать дополнительные звуковые фильтры.

Но вот двери с решетками окончились. Дальше виднелись иные двери — глухие, узкие. Мне показалось, что я слышу человеческие голоса, стоны.

— Что вы здесь делаете? — раздался за спиной удивленный окрик, шум шагов.

Я обернулся и увидел спешащего ко мне здоровенного детину с автоматом. Он остановился передо мной.

— Ищу своих друзей, — ответил я, не понимая причины его встревоженности.

В это время с той стороны, где был лифт, раздалось поскрипывание башмаков, и я увидел профессора. Запыхавшись, он говорил с трудом, объясняя охраннику:

— Это мой человек. Он попал сюда по ошибке.

— Почему по ошибке? Разве импуны не здесь? — удивился я.

— Сейчас они в другом месте. Пойдемте, я вам все объясню.

Он подхватил меня под локоть и потащил к лифту. Идя с ним, я думал об опытах на ИСЭУ, которые мне необходимо закончить. Но и судьба импунов уже начала тревожить меня…

11

Одну за другой я вставлял кассеты с образцами в камеру ИСЭУ, и луч менял цвет — иногда резко, иногда — почти неощутимо. Но всякий раз, когда в исследуемом веществе была частица органики, ИСЭУ четко различал ее. Бледно-серый или желто-серый луч тотчас окрашивался в зеленые, синие или красные тона.

Я исследовал различные клеточные структуры и компоненты, составлял сложнейшую классификацию и теперь пытался упростить ее. Вставил в кассету пробирку с кристаллизованным вирусом. В таком виде вирус мог находиться столетиями почти в любой среде, возможно, даже в космическом пространстве, включенный в метеоритное вещество.

Я вставил новую кассету в ИСЭУ — и возник темно-серый с голубым оттенком луч. По моей классификации, он свидетельствовал, что исследуется неживое вещество с элементами органики. Затем, вынув кассету, я воздействовал на вирус кислотными остатками и поместил пробирку в термостат. Применил стимуляцию электротоков, чтобы подстегнуть процесс декристаллизации.

И когда я поместил ту же кассету после обработки в камеру ИСЭУ, произошло чудо — на экране появился зеленый с розовыми подцветками луч — луч жизни.

ИСЭУ подтвердил, что вирус — единственное из существ — мог быть живым и неживым в зависимости от фазы развития. Наконец-то у меня появилось необходимое свидетельство, ключик к сейфу жизни, представитель — одновременно — живой и неживой природы.

Теперь, после серии опытов, я мог сказать профессору с полной уверенностью, что гипотеза о происхождении вируса, как бывшего клеточного компонента, ложна; что вирус и другие живые структуры, некие существа-вещества, — возникли до появления клетки; что они были одним из звеньев в мостике перехода от неживого к живому. Я вспомнил огромные массы водорослей, объединившиеся в «чудовище», в некую живую комету, и нашел для них место в своей классификации. Это было еще одним подтверждением ее правильности. Значит, разделение условно? В том числе Главное разделение? Значит, и такие резкие переходы в организации вещества, как те, которые называют смертью, не являются «роковой чертой» — необратимостью. В природе они обратимы как свет и темнота, как звук и тишина. Это просто переходы от одной структуры к другой, от одного состояния к другому. Уравнение получалось огромным, состоящим из многих тысяч величин, но его можно было сокращать за счет повторяющихся частей. И внезапно я вспомнил поэтическую фразу и мельком подумал, что язык поэзии бывает таким же точным, как язык математики. Фраза звучала так: