Центр роста

Какая-то раковая больная, из местных заводил, которые всегда объявляются при всяком сообществе, особенно замкнутом, достала блокнот и со значением посмотрела на ветерана, который был глух и смотрел телевизор: показывали старинный парад.

3. Перекресток

Устин Садко стоял на перекрестке, когда до него, Садко, дотронулся заросший космами, весь битый-перебитый калека с искривленной шеей и костылем; он был, однако, одет в дорогой, но донельзя выпачканный спортивный костюм; через лицо бежала тугая повязка, не скрывавшая, но подчеркивавшая одноглазость. Это был пилигрим, которых за годы повального человеческого братания действительно развелось видимо-невидимо. Такие скитальцы странствовали, разыскивая своих Направляющих и Замыкающих, выступая в качестве одиноких сирот-Центровых, а то и вовсе не поймешь, кто по счету за ними тянулся, и перед ними кто стоял - целые стайки людей, и каждый человек был человекам Направляющим и Замыкающим, а иногда, в приличных кругах, почитался за Центрового. Люди искали, о ком позаботиться, чтобы оберечься чужой неприкосновенностью. Искали, предчувствуя беды и тех, кто позаботился, а то и пекся бы о них непрерывно. Их заносило в пустыни и топи; они проникали в лепрозории Таиланда и Бирмы, высаживались на антарктических берегах.

Этот пилигрим явно нуждался в ком-нибудь, похожем на стряпуху с ушедшими в прошлое пирогами - Капитолину Кузнецову, но был, к сожалению, бесконечно и очевидно одинок.

- Извините, - обратился он к Устину. - Какой у вас номер?

Спросить об этом было столь же естественным делом, как справиться о времени или ближайшем отхожем месте.

Садко пошарил в карманах.

- Мой Бог! - он огорченно взъерошил - встревожил короткие волосы. - Вообразите - впервые в жизни! Я позабыл даймер дома. Но там стояла довольно крупная цифра. Во всяком случае, с утра.

- Благодарю вас, - печально изогнул голову странник. - Мне показалось, что убойные номера проживают где-то рядом.

- Воспользуйтесь электронной почтой, - бестактно и не подумав предложил ему Садко. - На бесплатной нумерологической бирже. Это в двух шагах отсюда.

Пилигрим вздохнул и, как мог, повел сведенными мускулами искалеченного шейного пояса.

- Ах, ну да. Нет сведений, - спохватился тот, уже репетируя будущие дела. - Извините. Мои соболезнования.

Устину моментально пришло в голову, что довольно странно искать и восстанавливать свою диаду наобум, в большом городе, где на случай, когда нет электронного адреса, существует специальный паспортный архив; сведения там отсутствуют лишь о жителях далеких кишлаков и архипелагов, где некуда сунуть младенческую руку для регистрации, да и носителя руки, не успеешь глазом моргнуть, уже не найти - не спрячут, так сожрут.

Прощаясь, пилигрим едва не шагнул прямо под колеса, но несколько цепких, осьминожьих щупалец из толпы его выдернули. Это смахивало на кадр из фильма ужасов, в котором хватают.

Краснея от возбуждения, Садко заглянул себе под ноги и отразился в мутной осенней луже: бритый ежом, с усиками, ладный и статный, но с укороченными по закону водных и атмосферных перспектив ногами. В руке - кожаный кейс, запертый на три замочка.

Он любил старые песни, спел и сейчас: «Осень, я давно с тобою не был». В луже действительно отражались птицы с облаками, но их заслонял Устин.

Рядом стояла мама с девочкой лет пяти.

- Красный свет, - сказала девочка строго и придержала маму за плащ, тогда как та явно спешила и порывалась идти. - Не забывай, что я твоя Замыкающая.

«Надо же, как бывает затейливо, - подумал Садко. - Мать и дочка - в отношениях последовательности первого порядка».

- Ах, сделай милость, отвяжись, - раздраженно вскинулась женщина, но все же повиновалась.

Зеленый огонь уже горел, и обе пересекли половину проспекта, когда ополоумевший микроавтобус влетел в пешеходную зону и выбил из мамы мозги.

Чтобы не слышать криков девочки, отделавшейся чем-то красным, Садко попятился, развернулся и быстро пошел, сам не зная куда. Хоть сам он не знал, да ноги ведали: домой. Устин жил неподалеку, в паре кварталов от перекрестка; начался дождь, и ему даже не пришлось раскрывать зонта. Ежик рыжих волос покрылся каплями, которые нанизывались на иголки, но Устин ничего не почувствовал. Зачем-то он вдруг решил сказаться больным и сегодня вообще не выходить из квартиры. Деловой кейс покачивался в руке, как неспокойная совесть.

Устин Садко обитал в старинном доме эпохи, незнакомой с очередностью. Точнее говоря, какая-то очередность - того или иного сорта - существовала всегда и касалась разных сторон человеческого бытия, но редко предавалась огласке.

«Уж лучше бы сразу назвали сроки», - мрачно мечтал Садко в минуты слабости, но это было в стародавние времена и намертво кануло в прошлое. Однако цыганам, которых вокруг и в самом деле не стало видно, такая сила ясновидения оказалась не по зубам, коронованным золотом. Они так и признались, как на духу.

«Им там, небось, несладко без своих таборов, - думал дальше Устин, пока поднимался по лестнице. - Табор там, табор тут, а толку? В таком свободном, крохотном и строго охраняемом государстве не покочуешь».

По его мнению, мировые власти поступили с цыганами достаточно разумно, но слишком сурово. Скорее всего, за ними наблюдают, проводят исследования, гипнотизируют и сами перенимают гипноз.

«Стерилизуют, - докончил он ряд и поежился. - А ну как те в отместку впаривают нам дезу? Хорошо, что это решили выстроить не у нас. Пустынь и степей хватит на всех, и к тому же накоплен богатейший опыт переселений, хотя при таких успехах естественного долголетия…»

Он вспомнил обновленную базу данных, отпер дверь, вошел в квартиру. Автоответчик уже мигал, и Устину захотелось сменить ему лампочку. Дурацкая старая мода - красный сигнал. «Ах, почему, почему, почему, был светофор зеленый? А потому, потому, потому, что был он в жизнь влюбленный!» Его распирали мелодии - так называемые «старые песни о главном», плюс неотвязная сентиментальность. Был бы зеленый - и тут его лицо перекорежило запавшим в памятное перекрестком.

Хорошо бы заняться аутотренингом. Или повторить тот, специальный, для секретных сотрудников - они называли себя корректорами.

Садко защелкал телефоном карманного проживания, наврал руководству с три короба так, что едва не прихватило по-настоящему, и острое кишечное расстройство уже подступало.

Потом занялся автоответчиком, одновременно поглаживая старинную вещицу-статуэтку: льва, плавно перетекавшего в собачку, миниатюрный памятник жертвам незрелой генетики.

Первое сообщение было с того света: от Марата Приморского-Постинорского:

- Видали, как тряхануло, а? Держитесь там, брат.

- Видал, - машинально молвил Устин. Но сообщение не завершилось, покойник добавил:

- И ящик вруби.

Пискнуло.

Полилось второе сообщение, оно было от Русудан.

- Здравствуйте, Устин - простите, что просто по имени. Надеюсь, вы не в претензии. Меня зовут Русудан, я ваша новая Замыкающая. Нам надо увидеться, перезвоните мне сразу, как только сможете.

Садко, хотя устройство прибора этого не требовало, списал себе номер на бумажку. Совсем рядом. Во всех отношениях рядом.

В новостях, запущенных по совету Марата, повествовали сразу о двух чудовищных землетрясениях: - в Токио и Дели. «Ну да, естественно, - думал Садко. - Однако мы оговаривали масштабы…» Не испытывая желания смотреть на толпу, воющую среди руин, Устин Садко в третий раз за последние несколько часов проверил базу. Она, конечно, трансформировалась, но ненамного. Он по-прежнему находился в конце перечня («Каково, интересно, тем, кто его возглавляет?» - подумал Устин, хотя еще ночью был близок к началу, но это выветривалось, вымывалось, а заодно - о беззаботной маме, которая не удосужилась ознакомиться с показателем даймера, хотя это ничего не меняло - или все же меняло?); среди недавних новорожденных оказалось сравнительно мало индусов и японцев. Его ближайшее окружение изменилось, если не считать сугубо нумерологических перемен. Сменились десятитысячные компоненты. Ах, да, извольте любить и жаловать: у Русудан Монтекян расшифровался Замыкающий: некто по фамилии Копулятов, под именем Роммель и без адреса. Интересно, как же его нашли, через какую запись… Впрочем, все это игрушка для широкой общественности.