Неусыпное око

— Дом, я друг Кси. Проделай крошечную дырочку в задней стене полусферы.

Это не должно было сработать; О-Год не запрограммировал дом на узнавание моего голоса. Или на то, чтобы повиноваться мне, если дом знал, кто я, черт побери, такая. Но поверхность дома искривилась, будто на ней вскочил прыщик — как воздушный пузырек в стекле, потом вдруг раскрылась, образовав сквозную дырочку не больше булавочной головки.

— Павлиний хвост! — воззвала я. — Вытащи нас отсюда.

Пару мгновений ничего не происходило, а потом…

Горловина трубы сияла и переливалась прямо передо мной, сужаясь далее э тонкую ниточку, продетую сквозь малюсенькое отверстие, а далее она наверняка опять расширялась, уходя ввысь к верхушкам деревьев и теряясь в сумеречном вечернем небе.

На этот раз я отреагировала быстрее Фестины — впихнула ее в трубу первой. У нее на руках был О-Год. Он завопил: «О чер…» — и они оба исчезли, как исчезают персонажи мультика в трубе пылесоса.

— Ты следующий, — сказала я Тику.

Вид у него был такой, как будто он хочет поспорить, поэтому я врезала ему, великолепно размахнувшись, сбив его с ног и упихав в трубу, легко, будто тряпичную куклу.

Со стороны двора снова раздался выстрел базуки. Когда снаряд достиг цели, поле полусферы лопнуло, как мыльный пузырь, разнесенное на куски силой взрыва. Ничто больше не останавливало взрывную волну, и она продолжала свой разрушительный путь: огонь, грохот, свирепые порывы ветра сбили меня с ног. Зев трубы метнулся ко мне, чтобы меня поглотить… и вот я уже стекаю по этой импровизированной канализации, как нить, тянущаяся от прялки, — толщиной с волос и длиной во вселенную.

Я не помню приземления — видно, мне хорошенько досталось от взрывной волны, чтобы отключиться на миг. В следующий момент я поняла, что надо мной склонилась Фестина и трясет меня за плечо.

— Фэй, Фэй! Очнись, Фэй, поговори со мной!

— Тебя устроит, если я скажу: «Больно»?

— Лучше, чем ничего.

Она снова выпрямилась и окинула меня оценивающим взглядом. Не знаю, что ей удалось увидеть в полусумраке. Почему она так уж пристально вглядывалась в мое лицо? Кожу будто тянуло и пощипывало, как будто я сильно обгорела на солнце: так меня опалил взрыв. На это она так таращилась? Или она с иной целью смотрела на меня такими обеспокоенно-взволнованными глазами, полными… я сама не знаю чего.

Не нужно придумывать. Придерживайся очевидных предположений вроде: не было ли у меня серьезных увечий? Нет, ничего особенного. Я могла согнуть пальцы на руках. Сгибались и пальцы на ногах. Мне надо было просто полежать пару секунд на спине и перевести дух.

— Как там все остальные? — спросила я.

— Все добрались в целости, — ответила она. — О-Год в плачевном состоянии, но Тик уже вызвал команду медиков.

— Значит, мы выбрались из зоны их «глушилок»?

— Далеко за его пределами.

Что-то в ее голосе заставило меня сесть и хорошенько оглядеть окрестности долгим пристальным взглядом. Деревья, смыкавшие над нами кроны, были чудовищно огромны — гиганты в сравнении с карликовыми арктическими кактусовыми соснами возле дома О-Года. Они были высоки даже в сравнении с офисным деревом «Неусыпного ока» в Бонавентуре. Казалось, они тянутся в ночное небо без конца.

Деревья не вырастают до таких колоссально огромных размеров на Великом Святом Каспии; наши зимы были слишком суровы и безжалостны, а прослойка земли над скальной породой — слишком скудна. И я чуяла теплый ветерок, ерошивший мои волосы и ласкавший мою кожу.

Мы и вправду далековато забрались.

Слева волнообразная цепочка пальм отделяла нас от белого песчаного пляжа. За ним была вода: океан (какой океан?) стелился спокойной гладью до горизонта, где краешек солнца искрился над морской рябью. На Каспии солнце уже село; через несколько секунд я осознала, что здесь солнце только встает.

Уф-ф.

С другой стороны группкой стояли увитые зеленью домики, изящные и аристократичные, с широко распахнутыми окнами, роскошными террасами, панелями солнечных батарей, вмонтированными в крытые красным бамбуком крыши. На ступеньках одного крыльца появился орт — он подобрался к перилам и идиотски самодовольно закукарекал на восход солнца.

— Где это мы? — прошептала я.

— Тик получил ориентировку на местности от мирового разума, — ответила Фестина. — Он говорит, что эта деревня зовется Маммичог.

Маммичог. Более чем за десять тысяч километров от Каспия. К югу от экватора и полпланеты от места, где мы были.

Почему, прости господи, павлиний хвост выплюнул нас здесь? Потому что О-Год упомянул это название?

Потому что я запрашивала у мирового разума информацию об этом месте? Павлиний хвост говорил напрямую с моим сознанием как минимум однажды. («Кто ты?» — «Ботхоло».) Может быть, он также мог читать и мои мысли — Маммичог витал на их поверхности — и решил, что туда я и хочу отправиться.

А может, у хвоста были свои причины отправить нас сюда?

Дверь ближайшего дома распахнулась настежь, напугав орта на перилах крыльца. Маленький попугаеобразный птеродактиль глупо вякнул и вспорхнул на крышу, булькающим бормотанием выражая ярость.

— Мушоно! (Заткнись!) — Мужчина-улум среднего возраста стремительно вышел на веранду, все еще путаясь в завязках своего заплечного мешка. Он огляделся, заметил нас и спросил: — Вы те, кому была нужна медицинская помощь?

— Да, — ответил Тик.

Он стоял на коленях, склоняясь над О-Годом в нескольких шагах от нас с Фестиной под сенью башенноподобной пальмы. О-Года усадили спиной к пальмовому стволу, рот его был широко открыт. Его горло издавало какие-то звуки, но ни одна из его мышц уже ему не повиновалась, чтобы превратить эти звуки в слова.

— Что это с ним? — спросил незнакомый улум. Не дожидаясь ответа, он оттолкнулся от крыльца и спланировал к самому тому месту, где полусидел О-Год. — Если бы я не был уверен в обратном, я бы сказал, что он — жертва чумы.

— Так и есть, — ответил Тик — Мы давали ему оливковое масло, но оно не помогло. Вы врач?

— Наиболее полное соответствие, которое можно встретить в Маммичоге, — ответил незнакомый улум — биохимик и фельдшер. Меня зовут Вустор. Давайте отнесем этого бедолагу в дом.

Фестина уже поднимала О-Года на руки.

— Вы сможете ему помочь?

— У меня есть оборудование «сердце — легкие», — ответил Вустор. — Не последнее слово техники, но достаточное для поддержания жизни, пока не прибудет команда профессиональных медиков примерно через три четверти часа. А пока я их замещаю. Пойдемте.

Он пошел вперед через лужайку перед домом… лужайку изумительного зеленого оттенка. Прямо до слез. Соблазнительного для всех, кто десять месяцев видел вокруг только бело-серо-черные тоскливые зимние пейзажи. Мне стало стыдно за то, что я замечаю такую обыденность, как зеленая трава, когда О-Год при смерти, но как остаться равнодушной к восходу солнца, теплу и дурманящему аромату орхидей, растущих где-то неподалеку?

Взбираясь по ступеням крыльца (перила сплетались с крупными темно-алыми цветами неприлично буйных ликоцветов), я сняла парку и закатала рукава рубашки, чтобы солнце лизнуло мои руки. Не хочу рассказывать, где именно на шкале оргазма располагалось это ощущение.

Внутри дом был пятнистой помесью света и тени: солнечные зайчики пробивались сквозь бреши в стене зелени, а солнечные лучи ложились строго горизонтально в занимающемся свете зари.

— Нам сюда, — сказал Вустор, и мы пошли за ним через гостиную, обставленную плетеной мебелью, в дальнюю комнату, где по стенам размещалось пыльное медицинское оборудование. — Все это было пожертвовано нам нефтяной компанией, — пояснил он. — Кое-кто из рабочих живет в городе, а мне платят жалованье за оказание необходимой помощи, если кто-то заболеет. Чего почти не случается. Кроме того что я иногда перевязываю неглубокие раны, мне никогда раньше не приходилось пользоваться оборудованием. — Лицо его помрачнело. — А теперь вдруг мне достается случай чумы.