Журнал «Если», 2000 № 03

Когда закаленная сталь касается ее нежной, пульсирующей шеи, всякое сопротивление на секунду прекращается, остается только острое ощущение прижатого к земле тела подо мной, да воспоминание о нашей краткой борьбе. Мы оба тяжело дышим. Ветер выдувает из костра яркие оранжевые искры и засыпает нас осиновыми листьями, которые он приносит из темноты над нашими головами. Зеленые глаза Келли Дэйл широко открыты, они глядят на меня немного удивленно, выжидающе и оценивающе, но в них нет ни капли страха. Наши губы разделяет всего несколько дюймов.

Я разворачиваю нож лезвием в сторону, наклоняюсь и нежно целую Келли в щеку. Снова приподнимаюсь, чтобы снова увидеть ее глаза.

— Прости, Келли, — шепчу я.

Потом я откатываюсь в сторону и упираюсь правой рукой в бревно, на котором она сидела.

В следующую секунду Келли оказывается на мне. Этому предшествует неуловимо быстрый кульбит, похожий на молниеносный и стремительный бросок охотящейся пантеры. Усевшись верхом мне на грудь, Келли сильно давит предплечьем на мою шею; свободной рукой она хватает меня за правое запястье и с силой бьет о бревно. Нож вырывается из моих пальцев, и она ловит его на лету. В следующий миг Ка-бар оказывается уже у моего горла. Я не могу опустить голову, чтобы увидеть его, но чувствую, как натянувшаяся кожа под подбородком лопается от одного прикосновения острого, как бритва, лезвия.

Я смотрю ей в глаза…

— Ты нашел меня, — говорит Келли Дэйл и, взмахнув ножом, наносит смертельный удар сверху вниз и наискось.

Я жду, что сейчас кровь хлынет из моей яремной вены, но ощущаю только легкое пощипывание от небольшого пореза в том месте, где за секунду до этого нож прижимался к моему горлу. Это, и еще прохладный ветерок, овевающий мою совершенно целую шею. Я судорожно сглатываю.

Келли Дэйл швыряет нож куда-то в темноту — туда, куда еще раньше отлетел ее смертоносный лук. Ее сильные пальцы берут меня за запястья и укладывают мои руки у меня над головой. Потом она наклоняется ко мне, упираясь в землю локтями.

— Все-таки ты нашел меня, — шепчет Келли, приближая свое лицо к моему.

Что происходит дальше, я не совсем понимаю. То ли она целует меня, то ли мы целуем друг друга — в эти минуты время совершенно перестало течь, так что, возможно, мы не целовались вовсе. Но мне совершенно ясно и останется ясным до последних дней моей жизни одно: за миг до того, как секунды перестали сменять друг друга, я обнимаю ее обеими руками, и Келли Дэйл, не опираясь больше на локти, ложится на меня всей тяжестью — ложится, как мне чудится, с негромким вздохом облегчения. Я чувствую на лице тепло ее кожи, и это ощущение общего тепла, которое мы разделяем, кажется мне гораздо более интимным и нежным, чем любой поцелуй.

Теперь Келли лежит на мне целиком, но — необъяснимо! — прижимается ко мне все тесней и тесней — тело к телу, кожа к коже. Даже больше: она проникает, просачивается, входит в меня, и я тоже проникаю в нее способом, не имеющим ничего общего с заурядным соитием. Она течет сквозь меня, как призрак проходит сквозь стену — течет медленно, чувственно, но без какого-либо сознательного усилия, сливаясь, сплавливаясь со мной, и все же ее тедр сохраняет форму и остается осязаемым даже тогда, когда оно движется внутри меня, словно молекулы наших тел стали звездами двух галактик, которые беспрепятственно проходят одна сквозь другую, не сталкиваясь физически, но навсегда изменяя сложившийся в этих мирах порядок вещей.

Я не помню, чтобы мы разговаривали. Я помню только три вздоха — вздох Келли Дэйл, свой собственный и вздох ветра, заставивший замерцать последние угли в костре, который каким-то образом успел догореть, пока время застыло.

Я проснулся уже один — проснулся и сразу понял, что все изменилось. Свет и сам воздух стали какими-то другими. Возможно, впрочем, заметить и оценить эту разницу способен был один я. За последнее время все мои чувства обострились невероятно, я стал воспринимать мир гораздо полнее, словно рухнула невидимая преграда между мной и окружающим.

Стоило миру измениться, и я сразу это почувствовал. Сейчас он был более реальным. Более постоянным. Я чувствовал себя как прежде, но мир вокруг меня стал как будто беднее.

Мой джип стоял на площадке для кемпинга. Палатка тоже находилась там, где я ее оставил, но рядом стояли другие машины и другие палатки. И другие люди. Пожилой мужчина и пожилая женщина — очевидно, супружеская пара, — завтракавшие возле своего «виннебаго», приветливо кивнули мне, когда я проходил мимо. Я хотел помахать им в ответ, но не смог.

Когда я укладывал палатку в грузовой отсек джипа, ко мне подошел смотритель.

— Вчера я не заметил, как вы приехали, — сказал он. — Похоже, вы не платили за стоянку. С вас семь долларов, если только вы не хотите здесь задержаться на денек. Тогда еще семь долларов. Максимальный срок пребывания в нашем кемпинге — три ночи. В этом году очень много народу, так что сами понимаете…

Я попытался найти ответ и не смог. К счастью, в моем бумажнике оставались деньги (меня, впрочем, это не особенно удивило), и я протянул смотрителю десятидолларовую бумажку, а он отсчитал мне сдачу.

Он уже уходил, когда я окликнул его.

— Скажите, какой сейчас месяц?

Он немного помолчал, потом улыбнулся.

— Когда я в последний раз заглядывал в календарь, был июль.

Я кивнул в знак благодарности. Никаких дополнительных объяснений мне не требовалось.

Вернувшись в свою квартиру на Тридцатой улице, я принял душ и переоделся. Здесь все оставалось точно таким же, как и накануне вечером, когда я уходил. В кухонном буфете по-прежнему стояли четыре бутылки скотча. Я выстроил их в ряд на разделочном столике и начал по очереди выливать в раковину, но, поняв, что мне вовсе не обязательно избавляться от виски этим способом, так как ни малейшего желания напиться я не испытывал, я снова поставил бутылки в буфет.

Потом я поехал в школу, где преподавал несколько лет назад. Были каникулы, учителя и ученики разъехались, но несколько сотрудников администрации, отвечавших за программу летнего детского туризма и занимавшихся приемом детей из других штатов, оказались на месте. Директор школы, правда, уже сменился, но секретарша миссис Коллинз меня помнила.

— О, мистер Джейкс, — воскликнула она, — я едва узнала вас с этой бородой! Впрочем, вам очень идет. А как вы похудели и загорели!.. Вы где-нибудь отдыхали?

Я ухмыльнулся:

— Вроде того.

Личные дела детей все еще хранились в школьном архиве. Папки с делами учеников из моего последнего шестого класса лежали в большой картонной коробке в подвальной кладовой и тихо покрывались плесенью вместе с наклеенными на них фотографиями. Перебирая их, я узнавал ясные, живые глаза, внимательные и доверчивые взгляды, корректирующие пластинки на зубах, плохие стрижки прошлого десятилетия. Все дети были здесь. Все, за исключением Келли Дэйл.

— Келли Дэйл?.. — озадаченно проговорила миссис Коллинз, когда, поднявшись из подвала, я приступил к ней с расспросами. — Келли Дэйл… Странно, мистер Джейкс, но это имя ничего мне не говорит. Был у нас Келли Дэйлсон, но он учился здесь через несколько лет после того, как вы ушли. А Кевин Дэйл вообще закончил начальную школу до того, как вы поступили к нам работать. Скажите, сколько времени проучился у нас этот Келли Дэйл? Возможно, он перевелся к нам из какого-то другого округа, а потом снова уехал, хотя даже таких учеников я обычно помню…

— Она, — поправил я. — Это была девочка. И она училась здесь несколько лет.

Миссис Коллинз нахмурилась так, словно, заподозрив ее в забывчивости, я невольно нанес ей оскорбление.

— Келли Дэйл… — повторила она еще раз и покачала головой. — Нет, мистер Джейкс, вы что-то путаете. Я помню по именам почти всех учеников, которые закончили нашу начальную школу. На днях я даже сказала мистеру Пембруку, что эта штука, — она небрежно махнула рукой в направлении стоявшего на столе компьютера, — нам ни к чему. Вы точно знаете, что эта девочка была в одном из ваших шестых классов? Может быть, вы учили ее уже в средней школе? Или, может быть, вы вообще встретились с ней… после? — Поняв, что чуть не допустила бестактность, миссис Коллинз плотно сжала губы.