Королевский гамбит (Прогрессор)

И вот теперь такой момент для Максима настал. Другого случая сообщить о себе и попросить помощи может не представиться.

Максим перешагнул высокий комингс и ступил на ковровую дорожку, выстилавшую пол коридора. Это они замечательно придумали — ковровые дорожки идеально гасят звук шагов, — только каким образом это соотносится с инструкцией по внутренней безопасности? Максим бросил взгляд на светящийся циферблат наручных часов — скоро вторые склянки, самое подходящее время для шпиона. Он глубоко вдохнул и рванул по коридору длинными кошачьими скачками. Так— поворот, коридор, поворот, по трапу вниз, еще поворот, короткий коридор, направо, стоп!

Максим замер перед дверью с почти земной пиктограммой — антенна и расходящиеся от нее сферические волны — и выдохнул. Две палубы за десять с половиной секунд. Немного ныла толчковая нога, наверное, опять мышцу потянул. Максим приложил ладони к двери, настроился и закрыл глаза. Да, внутри явственно ощущалось присутствие живого существа, — значит, субмарина уже близко от цели. Радиус действия ее радиостанции не превышал сотни миль. Точнее, теоретически можно было связаться и за тысячу миль, но фильтры не справлялись с помехами. Дальше сотни уровень белого шума оказывался мощнее модулированного сигнала. Но Максиму больше и не требовалось. Спутник, по расчетам, как раз должен был висеть над океаном где-то в пределах этого расстояния.

Однако присутствие в радиорубке дежурного связиста несколько осложняло дело. Максим все еще обдумывал ситуацию, как вдруг почувствовал движение за дверью. Он мгновенно скользнул назад и вжался в нишу с пожарным гидрантом. Через секунду дверь радиорубки распахнулась, и в коридор, запнувшись о комингс, вывалился заспанный верзила с нашивками лейтенанта. Он широко зевнул, рискуя вывихнуть челюсть, и, протирая кулаками глаза, побрел по коридору в противоположную сторону. Там, за поворотом располагался гальюн.

Шанс представился: минуты две-три в запасе есть. Максим метнулся в рубку и прикрыл за собой дверь. Как он и ожидал, аппаратура оказалась не слишком сложной. Секунд пятнадцать он потратил на то, чтобы разобраться в настройках передатчика. Для эффективной связи со спутником (о связи с Базой и речи быть не могло) требовалось перейти на диапазон СВЧ. К счастью, такой был предусмотрен конструкцией радиостанции, хотя обычно передача велась на средних волнах. То ли сам прибор был очень древним, то ли техники такими дальновидными — разбираться и гадать было некогда. Максим выключил регистрирующий фонограф и лихорадочно закрутил верньер полосы настройки. Секунды превратились в тягучий сироп, который мерно капал в колодец без дна, отсчитывая оставшиеся мгновения. Наконец из динамика донеслась знакомая трель позывных орбитального спутника, ослабленная шумом помех. Максим придвинул поближе микрофон, перебросил тумблер в положение «передача» и включил наручные часы в режим таймера — требовалось уложиться в сорок две секунды, иначе не успеть потом замести следы своего пребывания.

Ему хватило тридцати трех секунд. Уже успокоившись, Максим вернул аппаратуре все прежние настройки, включил фонограф и установил на место микрофон. Потом покинул рубку, успев перейти на палубу выше до появления верзилы-связиста из гальюна. Обратный путь до своей каюты Максим совершил в том же темпе, разделся и улегся на жесткую койку, приказав себе спать до самой побудки.

Все прошло гладко, беспокоиться было нечего, но маленький червячок сомнения, этакий желчный скептик, продолжал тихонько бубнить в самом дальнем углу сознания: «Что-то тут не так… слишком все просто… будь начеку…» Уже засыпая, Максим вспомнил вдруг одно из следствий закона Чизхолма, знаменитого психолога прошлого: «Если ваши дела идут хорошо, это означает, что вы просто не владеете всей информацией».

В ходовой рубке субмарины, освещаемой только лампами приборной панели да экраном радара, находились двое. Один, типичный централ с длинным лошадиным лицом, сидел в кресле вахтенного офицера и лениво листал замусоленный журнал с фривольными картинками. Второй, круглолицый южанин, с нашивками первого помощника, пристроился рядом, на месте штурмана и, осторожно косясь на картинки в журнале, тихо говорил:

— Осмелюсь доложить, господин секретный советник, что около двух часов ночи регистрирующий фонограф узла связи был отключен в течение двух минут.

— Ну и что? — флегматично поинтересовался централ. — Мало ли технических причин, по которым связист может ненадолго выключить регистрирующую аппаратуру?

— Не мало, но… не изволите ли прослушать вот это.

Южанин повернулся к пульту управления и нажал какую-то кнопку. Из динамика над пультом раздались шипение, свисты, потом длинная переливчатая трель, похожая на птичью, и наконец странный модулированный вой.

— Что это за дрянь вы мне подсовываете? — поморщился контрразведчик, но журнал листать перестал.

— А это, с вашего позволения, передача.

— Какая еще передача?! Что вы несете?

— Это запись радиопередачи, которая была осуществлена неизвестным лицом в течение времени, когда был отключен регистрирующий фонограф, — четко, по-уставному отрапортовал первый помощник.

— Но почему вой?!

— Передача велась в диапазоне, который не используется в настоящее время ни армией, ни флотом. Это сверхвысокие частоты, господин секретный советник.

— А-а… — Вид у централа сделался обалделый. — А кому тогда предназначалась передача?

— Этого установить не удалось. Радар ничего не показал, направление луча тоже не зафиксировано.

— Кто дежурил в узле связи? — Контрразведчик уже овладел собой, в глазах появился недобрый огонек.

— Лейтенант Сирисс, господин…

— Отставить! Гольбум, подготовьте-ка малый натурализатор. И утром, по прибытии на базу, прогоните через него всех свободных от ночной вахты, плюс лейтенанта Сирисса. Есть вопросы?

— Да, господин секретный советник. Но ведь в ночное время любые перемещения по кораблю запрещены инструкцией. Как же тогда…

— Вот именно, Гольбум! Инструкция. Сдается мне, что тот, кто провел передачу, и является злостным нарушителем инструкции. Действуйте, первый помощник!

Сикорски уже который день не находил себе места. Высокий, поджарый, энергичный, он стал суетлив и раздражителен, осунулся и посерел. На узком лице с запавшими щеками и орлиным носом жили только глаза — зеленые, острые, цепкие. Многие сотрудники Базы, давно знавшие и уважавшие Сикорски, теперь с трудом выносили его бесконечные придирки и вспышки гнева. Все понимали, чем это вызвано, но понимали и другое: никакая личная приязнь или привязанность не должны мешать выполнению основных обязанностей, будь то сотрудник Галактической безопасности или руководитель научной группы. Отступление от этого правила грозило провалом всему делу. Слишком велик был риск работы, слишком велика была ответственность, которую люди взяли на себя совершенно добровольно. В том числе и Рудольф Сикорски.

Единственным человеком, с кем он не успел повздорить за те несколько суток, минувших со дня заброски Максима Каммерера, была его внучка — Эльза Сикорски. Девушка изо всех сил старалась поддержать деда, подолгу, в свободные от дежурства часы, беседовала с ним на самые разные отвлеченные темы, просила рассказывать о Саракше и сама вспомнила множество веселых и забавных случаев из своей студенческой жизни в Институте внеземных культур.

Дважды за это время Сикорски отлучался на материк, но быстро возвращался, и ответом на его немой вопрос по-прежнему было сочувственное молчание.

Наконец рано утром десятого дня в кабинет к нему влетела возбужденная и радостная Эльза, размахивая листком пластпапира.

— Это он, дед! Максим нашелся!..

— Что ты говоришь?! — у Сикорски перехватило дыхание, и он смог только просипеть. — Где нашелся? Как?..

— Шестичасовой сеанс связи со спутником! — Девушка улыбалась во весь рот, длинные волосы растрепались, косая челка падала на глаза, но она не замечала этого. — Вот, читай!