Слушающие

— Хотел бы я, чтобы мы были только вдвоем, как всегда.

— Я тоже.

— Скоро мне придется собираться.

— Придется?

— Я должен сменить Сандерса. Он на дежурстве. Пусть немного повеселится с остальными.

— Ты не можешь послать кого-нибудь другого?

— Кого? — Макдональд с добродушной беспомощностью повел рукой. — Они хорошо веселятся. Никто не заметит, как я смоюсь.

— Я замечу.

— Конечно, querida.

— Ты им мать, отец и священник в одном лице, — сказала Мария. — Ты слишком заботишься о них.

— Их нужно объединять. Впрочем, на что еще я гожусь?

— Что-нибудь наверняка можно найти.

Макдональд стиснул ее одной рукой.

— Вы только взгляните на Мака и Марию, — сказал кто-то. — Какая невероятная пре… данность!

Макдональд с улыбкой стерпел похлопывание по спине, одновременно прикрывая Марию.

— Увидимся позднее, — сказал он.

Проходя через гостиную, он слышал, как кто-то говорит:

— Как утверждает Эди, нужно приглядеться к цепочечным макромолекулам в хондритах, содержащих уголь. Неизвестно, откуда они прибыли или были присланы, а какое послание может быть закодировано в молекулах…

Когда он закрыл за собою дверь, гомон стих до ропота, а потом до шелеста. На мгновение Макдональд задержался у дверцы автомобиля и поднял взгляд к небу.

«И здесь мы вышли вновь узреть светила». [17]

Шелест из гасиенды напомнил ему динамики в центральной аппаратной. Все эти голоса говорят, говорят и говорят, а он не может понять ни слова. Мелькнула какая-то идея… если бы только он мог на ней сосредоточиться! Однако он выпил слишком много пива… а может, слишком мало..

После долгих часов прослушивания Макдональд всегда испытывал легкий сдвиг по фазе, но в эту ночь было хуже, чем обычно. Может, из-за всех этих разговоров, пива или чего-то еще: какой-то более глубокой неопределенной тревоги.

«Тик-так, тико-тико…»

Даже если бы они сумели принять какое-то послание, то, прежде чем удастся завязать диалог хотя бы с ближайшей из возможных звезд, от них самих и следа не останется. Из какой безумной самоотверженности рождается эта настойчивость?

«Слушают в Пуэрто-Рико…»

Например, из религии. По крайней мере так было когда-то, в эпоху соборов, которые возводились веками.

Большинство из них возводило соборы. Большинство из них отдавались своей миссии с религиозным фанатизмом. Только так можно работать всю жизнь без надежды увидеть «плод трудов» своих.

«Но не слышат ничего…»

Обычные каменщики и те, кто работал только ради денег, со временем отпадали, оставляя лишь тех, в чьей душе не умерла вера, не умерла мечта. Но сначала эти адепты должны были чуточку спятить.

«Может, нет там никого?»

Сегодня ночью он слышал голоса почти все время. Они упрямо пытались что-то сказать ему, что-то срочное, очень важное, но он опять не мог различить ни слова. Он слышал лишь приглушенную болтовню вдалеке, назойливую и непонятную.

«Тик-так, тик-ток…»

Ему снова захотелось заорать на всю вселенную: «Заткнитесь! Не все сразу! Сначала ты!» Но, разумеется, сделать это было невозможно. Но разве он хотя бы пытался? Разве хоть раз крикнул?

«Уши ставь торчком, как волк!»

Заснул он за пультом, под эту болтовню или ему только показалось? Или, может, ему приснилось, что он проснулся? Или приснилось, что он спал?

«Ищи среди звезд похожих на нас»

Во всем этом гнездилось безумие, но, может, безумие божественное, творческое? И разве не такое вот безумие оплодотворяет человеческое самосознание, становится движущей силой помешательства, требующего порядка от стохастической Вселенной, клапаном ужасающего одиночества, ищущего компании среди звезд?

«А может, одни мы — и в этом весь сказ?»

Звонок телефона увяз в сонных дебрях. Макдональд поднял трубку, почти уверенный, что заговорит Вселенная, возможно, по-британски проглатывая окончания: «Алло, Человек? Это ты? Алло? Что-то плохо слышно, да? Я просто хотела сообщить, что я существую. А ты как? Ты меня слышишь? Послание в пути, дойдет через пару столетий. Надеюсь, ты будешь рядом, чтобы ответить? Ты хорошее существо. Ну ладно, пока…»

Но это была не Вселенная. Говорил голос с американским выговором, знакомый голос Чарли Сандерса.

— Мак, произошел несчастный случай. Ольсен уже выехал, чтобы тебя сменить, но ты не дожидайся, плюнь на все и приезжай поскорее. Речь идет о Марии.

Плюнь на все. Плюнь на все это. Какое это имеет значение? Поставь приборы на автоматический контроль, и компьютер сам со всем управится. Мария! Садись в машину. Шевелись! Не копайся! Так, хорошо. Быстрее! Быстрее! О, какая-то машина. Наверняка это Ольсен. А, неважно!

Какой еще несчастный случай? Почему я не спросил? А-а, неважно, какой. Мария. С ней ничего не может случиться. Ничего серьезного. Не в такой толпе людей. Nil desperandum. [18] И все же… зачем Чарли звонил, если ничего серьезного? Должно быть, что-то серьезное. Нужно приготовиться к чему-то очень плохому, к такому, от чего содрогнется мир и разорвется душа.

Нельзя, чтобы я сломался на глазах у всех. А почему нельзя? Почему я должен изображать железного? Почему всегда должен быть спокойным, невозмутимым, уверенным? Почему я? Если случилось страшное, если что-то невероятно плохое постигло Марию, ничто уже не будет важно. Никогда. Почему я не спросил Чарли, что случилось? Почему? Злое может подождать, и хуже от этого не станет.

«Какое дело Вселенной до моих страданий? Я ничто. Мои чувства безразличны всем, кроме меня самого. Единственное, почему я что-то значу для Вселенной, — это Программа. Только это связывает меня с вечностью. Моя любовь и мои страдания только со мной, но моя жизнь или смерть имеют значение для Программы».

Подъезжая к гасиенде, Макдональд дышал спокойно, он почти справился со своими чувствами. Небо на востоке посерело перед рассветом — обычный час возвращения домой сотрудников Программы. В дверях его ждал Сандерс.

— Пришел доктор Лессенден. Он у Марии.

В воздухе еще не рассеялся запах сигаретного дыма и воспоминание о шуме голосов, однако кто-то уже поработал и следы вечеринки исчезли. Наверное, все крутились как белки в колесе — люди у него были хорошие.

— Бетти нашла ее в ванной, что за вашей спальней — все остальные были заняты. Это моя вина — мне надо было оставаться на дежурстве. Может, если бы ты был здесь… Но я знал, что ты сам хочешь подежурить.

— Ничьей вины тут нет. Мария очень часто оставалась одна, — сказал Макдональд. — Что случилось?

— Разве я не сказал? Полоснула бритвой запястья. Оба. Бетти нашла ее в ванне… как в розовом лимонаде.

Какая-то лапа стиснула внутренности и теперь медленно отпускала их. Да, вот оно. Разве он не знал с самого начала? После того снотворного он всегда знал, что это произойдет, хотя и старался поверить ей, что передозировка была случайной. А может, все-таки не знал? Несомненно было только одно — сообщение Сандерса его не удивило.

А потом была спальня. Они стояли, а Мария лежала под одеялом, почти незаметная под ним, а руки ее с повязками покоились на одеяле ладонями вверх — как полосы белой краски поперек оливкового совершенства этих рук. Уже не совершенства, напомнил он себе, ибо теперь его нарушали ужасные красные губы, говорившие о несчастной судьбе и невысказанной печали, о жизни, которая оказалась всего лишь подделкой…