Рубин Good (СИ)

Между делом, занимаясь активным окислением и выпариванием родной реальности, Али Ахман изучил базовые основы градостроительства, и сумел выяснить, что такое простые глиняные кирпичи и как правильно складывать из них городские дома, высокие крепостные стены, уютные камины и массивные славянские печи, сокрушить которые не смогло бы даже само время.

Затем он перепродавал роскошные фолианты в лавке у согбенного книгочея из далекой Индии и собственной рукой переписывал свитки с рецептами о бессмертии души и тела. Он вкусил черный труд пахаря и козопаса, он научился стричь овец и узнал, как давить подошвами виноград, выжимая из спелых ягод благодатные соки земли и золотистое тепло летнего солнца. Более того, он отыскивал философский камень и перемешивал золотистый желток с дерьмовыми красками у художников по настенной росписи церквей, костелов и храмов.

Он многому научился и крепко усвоил, что миром безраздельно правят искусные ремесла и наука. По крайней мере, именно так говаривали его учителя, когда раздавили ему щедрые пинки под зад и крепкие зуботычины...

Такая житейская школа не прошла для мальчика даром, и к своему возмужанию мускулистый и поджарый Али Ахман Ваххрейм приблизился с великолепным багажом знаний. Его способностям и умениям могло бы позавидовать отдельно взятое африканское племя, впервые узнавшее, что такое деревянная табуретка, кожаная обувка, столовые приборы и буквицы латинского алфавита.

Обладая превосходно развитым интеллектом, юный мавританец являлся неповторимым кладезем средиземноморской эрудиции, что позволяло ему чувствовать себя раскованно практически в любой обстановке. Отлично понимая многие языки Европы и Азии, Али Ахман Ваххрейм легко находил общие темы с людьми самых разных сословий, вероисповеданий и занятий. Его смекалка и трудовые навыки могли бы пригодиться на ферме, в турецкой бане, в келье священника и даже в палате лордов, если бы его туда пригласили. Ему все было нипочем. Он был легок на подъем и умел работать руками не хуже, чем трепать языком в компании никчемных болтунов. Он владел простейшими основами арифметики и при случае вполне непринужденно сводил дебет с кредитом буквально на пальцах. Он уважал всякое народное ремесло и любил праздность не менее трудовых будней. Каждое деревце, каждая птица, каждый упрямец на дороге стали ему привычны и дороги, как родные мозоли на пятках. Он вписывался в идеальную картину примитивного средневекового быта безупречно, словно каменный блок в египетскую пирамиду. Любой человек, наделенный столь редкими дарованиями, сумел бы достигнуть многого, однако чернокожий напарник Рубина имел на сей счет свое особое мнение и, невзирая на явные способности и таланты, предпочитал держаться от цивилизованного общества на расстояния короткого плевка.

"Мир груб и жесток... - серьезно полагал Али Ахман Ваххрейм, с издевкой скаля белые зубы. - Так стоит ли уповать на его добродетели, если завтра утром он обязательно отпляшет на твоих костях веселую отходную молитву..."

С подобным мировоззрением Али Ахман Ваххрейм принимал подарки судьбы как должное. Он спокойно признавал гибельную страсть цивилизованного общества к саморазрушению и пропитался этим открытием буквально насквозь. Переполненный наблюдениями из развитой жизни европейских народов, потрясенный миссионерским участием католической церкви в сугубо частные дела иных культур и народов, Али Ахман Ваххрейм старался держаться гордо и независимо, даже не пытаясь сохранить оптимистический склад ума ни при каких жизнеутверждающих обстоятельствах. Более того, разительный контраст между одухотворенным богословием европейской публики и жестокой работорговлей, немилосердную суть которой ему довелось изведать на собственной мавританской шкуре, принудили его шевелить мозгами иначе, нежели полагается всякому божьему человеку.

- Итак, господа рабы, - вновь повторил Али Ахман Ваххрейм. - Грядет буря. И буря грядет из ряда вон. Надеюсь, Всевышний ведает толк в справедливости, и знает, кого надо смести за борт в первую очередь, а кому даровать свои милости.

Прослушав столь внушительное уведомление о погоде, Рубин незамедлительно собрал брови в кучу и с деловым видом огляделся. Мгновение спустя он отметил слева по курсу крайне низкую облачность. Казалось, небесную кровлю заволокло сплошными клубами дыма. Дым ширился и рос прямо на глазах, быстро превращаясь в одно необъятное вспученное дерьмо. При таких грандиозных стихийных процессах в голову заползало всякое непотребство, но Рубин упорно гнал негодные мысли прочь.

"Уж если в хозяйстве у Создателя начался колоссальный пожар, - рассудительно подумал он. - То загасить его может только тот, у кого есть подходящее ведро с водою и тонны песка".

Мысль выглядела здравой, но как бы там ни было, очаг возгорания не собирался прекращаться сам по себе.

- Это конец, - сглатывая слюну, испуганно молвил кто-то.

Увы, конец надвигался необратимо, словно ледниковый период на пещерного человека. Темно-синие цвета, с густыми черными оттенками расплесканных чернил, не вызвали особых надежд на благоприятный исход атмосферных осадков. Скорее, напротив, вместо желаемых благоприятностей обещался идеальный потоп. Облака всячески напоминали людям о том, что небеса тоже могут иногда бурчать, свирепеть и кипятиться, будто бездонный желудок у голодного людоеда, случайно заваленный кислыми яблоками.

К сожалению, первыми рассвирепели норманны. Рассвирепели как обычно, опережая гнев небес по всем статьям. Сперва опомнился Флибустьер С Большой Буквы. Рев, от которого задрожал весь драккар от носа до кормы, показался Рубину ураганным шквалом.

На дикий вопль вожака немедленно отозвался Проклятый Бирка. Его чуткость и внимание были тотчас вознаграждены по заслугам. Громиле одним сильным ударом промеж глаз мигом напомнили о том, каковы его прямые обязанности в бедовой скандинавской лоханке. Чтобы дошло как можно более живее Флибустьер С Большой Буквы сердито указал заскорузлым пальцем на свинцовую полосу туч, потом несколько раз постучал Проклятого Бирку по гулкому кумполу. "Дескать, взгляни хорошенько, полудурок, где сейчас находятся высшие инфернальные силы, а где раскачиваются наши допотопные челноки?"

Когда демонстрация гнева завершилась, озабоченный флибустьер вновь хватанул корабельного надсмотрщика за могучие грудки и для пущей острастки капитально врезал мужику в зубы. Зубы у Бирки оказались крепкими, словно частокол осажденной крепости. Он стиснул их до боли в затылке и дико завращал глазами.

Вслед за главарем подняли голоса прочие норманны. Над притихшей морской далью разнесся настолько умопомрачительный гвалт, что даже угрожающий натиск стихии показался Рубину легким недоразумением.

Потом пришел черед Проклятого Бирки.

- За работу, собаки!.. - проревел он, разевая поганую пасть вплоть до ануса. - Живей на веслах, недоумки! Иначе сам грозный Один, громоподобный Тор и хитроумный Локки пройдутся по вашим головам, превращая их в разбитые чаши!

С такими посулами скандинавский громила оглушительно щелкнул хлыстом по днищу драккара, заставляя народ цепенеть от страха. В его огромных лапах хлыст выглядел не более чем детской игрушкой, однако на сей раз даже "Огненный дракон" почувствовал на себе всю его жгучую силу. Он содрогнулся вплоть до кончика мачты, словно живое существо, после чего бешено приподнялся над вспененными гребнями волн и едва не зарылся левым бортом в пучину.

Чтобы подбодрить рабочий скот как следует, где-то на корме драккара включили гулкий тягучий барабан. Он превосходно задавал ритм, оказывая на гребцов почти магическое действие. Опасаясь сдохнуть раньше положенного часа, люди задвигались столь четко и слаженно, будто их когда-то так и зачали с веслами в руках.

Бум! Бум! Бум!.. Гулко звучало в черепной коробке Рубина нескончаемой чередой. Под шумный всплеск свинцовых волн и ноющий скрип уключин, под хриплое дыхание прикованных невольников и оглушительные вопли проклятого надсмотрщика из Бирки, это создавало неповторимое ощущение чрезвычайно кипучей и долговременной жизни.