Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

У каждого нормального майя есть чанул, по майяскому классическому определению — уай. Обычно он находится вне твоего тела, но в то же время является одной из твоих душ. Если ты проголодался, то и он проголодался, если кто-то убивает его, то и ты умираешь. Некоторые люди ближе к своим уаям, чем другие, а совсем уж единицы могут принимать образ чанула и шнырять по земле в его природном виде. В общем, похоже на души животных в трилогии «Темные начала», [20]только уай является частью тебя в большей мере. У меня уже был вполне приличный уай — са’бин-’оч, но, по словам мамы, улитка станет для меня не менее важной. Она чанул необычный и не очень сильный. Впрочем, маленькие и тайные духи встречаются нередко.

Приблизительно в это же время матушка начала играть со мной в считалки. Сперва, думаю, она просто хотела научить меня цифрам. Но скоро мы стали заниматься этим каждый день. Мать сворачивала тростниковый коврик рядом с моей лежанкой и убирала его. Потом делала двадцать пять лунок в глиняном полу, располагая их крестом. Смысл заключался в том, чтобы мысленно представить эту фигуру в небе, когда лежишь на спине головой на юго-восток, ориентируясь по текущему солнечному азимуту, и смотришь вверх:

Она расстилала кусок тоненькой белой материи над квадратом и чуть вдавливала ее в каждую из лунок, потом пережевывала немного табака и размазывала чуток этой кашицы по внутренней стороне левого бедра. Когда и я наловчился в счете, мама заставляла меня втирать табачную смесь в кожу моего правого бедра. Открыв один из своих драгоценных пластиковых контейнеров, она вынимала грандезу (мешочек с амулетами, камнями и всякими такими штуками), вываливала горку красных бобов тц’ите — семян кораллового дерева — и высыпала кварцевые камушки, которые я подносил к глазам и разглядывал — нет ли внутри мелькающих огоньков. Я никогда не понимал, зачем мать делала то, что делала дальше — черной краской проводила линию по лицу, начиная от верхушки левого уха, под левым глазом, по верхней губе и вниз по правой щеке к нижней челюсти. Потом каждый из нас брал произвольное число семян из горки и раскладывал их по краям ткани к востоку и западу от лунок, одновременно прося помощи у покровителя дня. Затем матушка пять раз ударяла по земле и произносила:

Или:

На чоланском слово «череп» означает также «зернышко». Мы по очереди отсчитывали наши зернышки, складывая их в ячейки по четыре, и помимо этого использовали бобы, чтобы отметить сегодняшнюю дату. Потом мать доставала кристалл красновато-коричневого кварца размером с ноготь большого пальца. Это был бегунок.

Как и фишки в пачиси, [21]бегунки передвигают по игровой доске с помощью генератора случайных чисел, каковым здесь служит не игральная кость, а зернышки, у которых на одной стороне нанесена черная точка. Вы подбрасываете их, а потом подсчитываете, сколько упало отметиной вверх. В отличие от пачиси число «фишек» зависит от стадии игры. Применялись разные способы подсчета — например, если у вас в последней группе три зернышка легли черной меткой вверх, то вы могли разбить их на две части: одно зернышко и два зернышка — и считать как одно четное число и одно нечетное.

У игры есть и другие усложняющие правила. Среди них — набор напевных присловий по типу вопрос — ответ, с которых начиналась каждая из двухсот шестидесяти комбинаций названия и номера дня в ритуальном календаре. Они, в свою очередь, соотносились с тремястами шестьюдесятью именами солнечных дней. Таким сочетаниям присваивались поговорки и смысловые оттенки, определяемые иными аспектами месторасположения. И потому (немного в духе «Книги перемен» или ифа [22]у йоруба) игра генерирует маленькие фразы, которые можно читать как предложения. А из-за большого числа всевозможных комбинаций возникает впечатление, будто с вами беседуют совершенно непредсказуемым образом. Обычно мама говорила, что для нас переводит святая Тереза — она считалась кем-то вроде богини игры. Но когда выходило что-нибудь плохое, мать утверждала: это вещает святой Симон — бородач, якобы сидевший на пересечении всех путей в середине игрового поля. Кто-то до сих пор называет его Махимоном.

Ну так вот, игра напоминает некое сочетание географической карты, счета и вечного календаря. Движения кварцевого камушка, бегунка, дает варианты в зависимости от того, как далеко вперед вы хотите видеть и в какой степени готовы положиться на интуицию. Иногда из двух разумных ходов один просто кажется лучшим. А еще существует особый способ заставить шестое чувство служить вам. Мама научила меня сидеть спокойно и ждать тцам лика, то есть «кровяной молнии» — подкожного подергивания, трепыхания, своего рода мышечной судороги. Когда это происходит, то в зависимости от интенсивности, места и направления тцам лика на вашем теле вы определяете, какой делать ход. Например, если задрожала внутренняя сторона левого бедра, где оставлен мазок жеваным табаком, то, вероятно, к вам с северо-востока приедет родственник мужского пола, а если то же самое ощущение возникает в наружной части бедра, то в гости предположительно заявится женщина. Обычно моя мать пыталась выяснить — я не хочу использовать слово «предсказать» — основополагающие вещи, ну, чаще всего, например, про урожай. Скажем, не ожидается ли новый налет жучка-коровки. Не реже пыталась узнать она и про погоду, при этом красный бегунок символизировал солнце, а остальные предметы обозначали тучи или горы. Иногда камушек отождествлялся с родственниками или соседями, и она определяла, как помочь им в предстоящие важные моменты жизни, допустим в день свадьбы, а если они болеют, то выяснить, когда им станет получше. Помню, однажды я попросил «поставить» на бабушку отца моего двоюродного брата по материнской линии — старушка страдала от желудочных червей, и мама вдруг остановилась. Спустя долгое время я понял почему: она увидела, что больная не поправится.

Матушка говорила, что игра не годится для мелочей. Я, случалось, хотел узнать, когда отец вернется домой с работы. Поначалу она возражала, потому что вопрос был слишком уж пустячным, но в конце концов разрешила мне двигать кварцевый кругляш — на сей раз он представлял собой папину персону, — а мать вроде как играла против. Моя фишка занимала позицию перед семенами, которые разбрасывала мама и которые преследовали бегунок. Если она в итоге все же загоняла мою фишку в северо-западный угол, это означало, что отец поедет домой очень поздно, через городок, находящийся к северо-западу от нас. Когда фишка попадала в южный угол, мы понимали: папа все еще в школе. Центральное положение предвещало, что скоро явится отец. Так оно всегда и случалось. Не проходило и нескольких минут, как он открывал дверь.

Это не имело ничего общего ни с гаданием, ни с астрологией, ни с какой другой disparate [23]такого рода. Наши манипуляции напоминали именно игру — для большей ясности давайте назовем ее предварительно игрой жертвоприношения, хотя я пока толком не рассказал о ней; она словно помогала вам проникнуть в тайны, которые уже постиг ваш разум. Как-то один из моих дядьев сказал: в старину у коренного народа было совиное зрение и люди могли видеть сквозь скорлупу небес и толщу гор, что происходит в пещерах мертвецов и нерожденных. Если кто-то заболевал, сведущие заглядывали сквозь его кожу во внутренние органы и узнавали причину болезни. Но потом глаза у древних застило, и они стали различать лишь то, что на поверхности, малую часть мира.