Путь вниз

Поморщившись, Скотт плеснул себе в лицо студеной воды. Он едва достает до края наперстка; через два дня уже не будет доставать и, вероятно, не сможет спуститься по веревочной лестнице. Что он будет делать тогда?

Стараясь не думать о бесконечно множащихся проблемах, он пил пригоршнями холодную колодезную воду; пил, пока не стало ломить зубы.

Затем вытер о халат лицо и руки и вернулся к лестнице.

На полпути наверх Скотту пришлось остановиться, чтобы передохнуть. Он висел, перекинув руки через ступеньку, сделанную из обыкновенной ниточки.

«А что, если паук появится сейчас у верхнего конца лестницы? Что, если поползет вниз прямо на меня?» – Скотта передернуло.

«Довольно!» – обратился он с мольбой к рассудку. Но на самом деле спасаться от паука было бы много сложнее, если бы рассудок постоянно не готовил Скотта к худшему и в голове не стояли бы все время картины дикой расправы гадины с ним.

Одолеваемый страхом, Скотт снова нервно сглотнул. Да, нужно все время быть готовым к худшему. Глотать было больно.

– О, Боже, – пробормотал он. Только на милость Бога ему теперь и оставалось уповать.

В зловещей тишине Скотт дополз до конца лестницы и направился к холодильнику, от которого его отделяла добрая четверть мили.

Мимо огромных колец шланга, рукоятки грабель, для него – толщиной с дерево, – мимо колес косилки, высотой с дом, мимо плетеного стола, высотой в полхолодильника, который сам высился подобно десятиэтажному зданию. От голода у Скотта уже начало сосать под ложечкой.

Он стоял, запрокинув голову, и глядел на белую громаду. Ему не надо было рисовать в своем воображении облака, плывущие над цилиндрическим выступом холодильника, Скотт и так видел в нем вершину высоченной горы, путь до которой составлял не одну милю.

Взгляд упал вниз. Скотт заохал, но вдруг затих, услышав прерывистый грохот. Сотрясая пол, опять заработал масляный обогреватель. Он так и не мог привыкнуть к этому ужасному звуку. Включаясь, обогреватель всякий раз взрывался каким-то особенным ревом. Но, что еще хуже, казалось, что с каждым днем его грохот становится все громче и громче.

Долгое время, как показалось Скотту, он простоял в нерешительности, глядя на белые, как клавиши пианино, ножки холодильника. Стряхнув наконец с себя мрачную подавленность, сделал резкий вдох. Стоять так вот без конца не имеет никакого смысла: либо он доберется до печенья, либо умрет с голоду.

Погруженный в разработку плана, Скотт шел вокруг плетеного стола.

Как и на всякую горную вершину, на верх холодильника можно было забраться разными путями. Но все они были не из легких. Он мог бы попробовать взобраться по лестнице, которая была приставлена к топливному баку, рядом с косилкой, на его крышку (а для Скотта уже это было почти равно покорению Эвереста), по ней пройти к груде картонных коробок, перебежать по широкому кожаному чемодану Луизы к нитке, свисающей с холодильника, и по ней вскарабкаться к цели. Он также мог попробовать залезть на красный, с ножками крест-накрест, столик, с него перепрыгнуть на картонки, опять же пройти по чемодану к нитке и по ней забраться наверх. И был еще один путь. Скотт мог попытаться залезть на стоящий рядом с холодильником плетеный стол и уже с него начать долгий и опасный подъем по свисающей с белой громады нитке.

Скотт отвернулся от холодильника и посмотрел в противоположный конец погреба – на стену скалы, на принадлежности для крокета, на поставленные друг на друга садовые кресла, на пляжный зонтик, украшенный пестрым рисунком, оливкового цвета складные брезентовые стулья. Он глядел на все это глазами, в которых застыло отчаяние.

«Неужели нет иного пути наверх? Неужели, кроме этого злосчастного печенья, в погребе нет больше ничего съестного?»

Взгляд Скотта медленно двинулся по верхнему краю скалы. Там, наверху, еще лежал один-единственный засохший ломтик хлеба. Но Скотт знал, что туда он ни за что не полезет: страх, внушенный пауком, подавлял все. Даже голод не заставил бы его снова забраться на скалу.

Вдруг Скотт подумал: «А пауки съедобны?» От отвращения в желудке что-то протестующе забурчало.

Он выкинул эту мысль из головы и вновь обратился к стоявшей перед ним задаче.

Во-первых, трудность заключалась в том, что с голыми руками ему ни за что было не забраться наверх.

Скотт прошел к противоположной стене погреба. Через изношенные подошвы сандалий леденящий холод пола обжигал его ступни.

В сумраке отбрасываемой топливным баком тени он пролез сквозь обтрепанные края щели в картонной коробке. «А что, если паук подкарауливает его там?» Скотт замер – одна нога в коробке, другая снаружи, – сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он сделал глубокий вдох, придавший ему решительности, и сказал себе: «Это же всего лишь паук, а не опытный тактик».

Заползая все дальше в заплесневелую глубину картонки, Скотт безуспешно пытался убедить себя в том, что паук не был разумным существом, а жил, подчиняясь лишь инстинктам.

Потянувшись за ниткой, Скотт коснулся холодного металла и тут же отдернул руку. Он сделал еще одну попытку. Оказалось, что это была обыкновенная булавка. Губы скривились. Обыкновенная булавка… Для него она была размером с рыцарское копье.

Найдя нитку, Скотт размотал ее примерно на восемь дюймов и потом, скрежеща от напряжения зубами, целую минуту тянул, дергал ее, пока наконец не оторвал от катушки размером с бочонок.

Вытащив нитку из картонки, уже с ней он вернулся к плетеному столу.

Затем совершил поход к штабелю бревен, где отломал для себя колышек длиной с половину своей руки. Отнеся свою добычу к столу, он привязал к ней нитку. Теперь Скотт был готов.

Первый бросок труда не составлял: как две лозы, ножку стола обвивали два прутика толщиной с тело Скотта. Тремя дюймами ниже первой полки стола прутики оторвались от ножки и устремились под углом к полке, затем, описав дугу, вновь сплелись около ножки, уже тремя дюймами выше полки.

Скотт бросил колышек в пространство между ножкой стола и одним из оторвавшихся прутиков. Раз, два. С третьей попытки ему удалось попасть в цель, после чего он осторожно подтащил колышек на себя так, чтобы тот прочно засел между ножкой и прутиком.

Упираясь ступнями в ножку стола, Скотт полез вверх, тело его при этом раскачивалось на нитке в разные стороны.

Преодолев первый этап подъема, он подтянул снизу нитку, вытащил из щели между прутиками и ножкой стола колышек и приготовился к следующему этапу.

С четвертой попытки ему удалось метнуть колышек прямо в зазор между двумя прутиками плетеной полки и по нитке взобраться наверх.

Едва чувствуя свое тело, тяжело дыша, Скотт растянулся на полке.

Несколько минут спустя он сел и посмотрел вниз – для него до пола было футов пятьдесят. Скотт уже был измотан, а подъем наверх еще только начался.

Далеко, в другом конце погреба, вновь с шипением запыхтел насос.

Прислушиваясь к этому вновь ожившему звуку, Скотт вглядывался в широкий навес, образованный крышкой стола, до которого было еще пятьдесят футов.

– Вперед, – прохрипел он чуть слышно, – вперед, вперед, вперед, вперед.

Скотт встал на ноги и, сделав глубокий вдох, бросил колышек в то место, где отбившиеся от ножки стола два прутика вновь подошли к ней и переплелись. Ему пришлось отскочить в сторону, так как колышек в цель не попал и всей своей тяжестью падал на него сверху. Правая нога соскользнула в зазор в плетеной полке, и Скотт едва успел вцепиться в поперечные прутики, чтобы не угодить всем телом в ловушку. Некоторое время он так и висел с одной ногой, болтающейся в воздухе под полкой. Затем, не в силах сдержать стон, Скотт подергал ногу вверх и вниз, освободил ее и рывком встал, сморщившись от боли. Он подумал, что, вероятно, растянул сухожилие.

Стиснув зубы, Скотт с громким присвистом выдохнул воздух из легких.

Больное горло, растяжение ноги, голод, усталость. Что еще поджидает его?

Напрягаясь до дрожи в мышцах, двенадцать раз он бросал колышек вверх, пока наконец не попал в цель. Потянув нитку назад до полного ее натяжения, он стал подтягивать свое тело на высоту еще тридцати пяти футов, яростно скрежеща от напряжения зубами, сквозь которые пробивалось горячее дыхание.