Прикосновение крыльев (сборник)

— Вы ошибаетесь. Читайте побольше или спросите у старших.

Когда Юра протягивал Титову только что вышедшую в свет монографию, тот лишь мельком глядел на-обложку и, отвернувшись, отражал нападение:

— Эта книга уже успела устареть, и автор ее некомпетентен. Учите японский, есть интересные статьи.

— Я его изучил еще в детстве, — отвечал Оленев, зная, что ему все равно не поверят, — эти статьи тоже успевают устаревать.

Титов брезгливо морщился и в спор больше не вступал.

У Юры подрастала дочь, он часто брал ее за руку и в свободные от дежурств дни уходил куда-нибудь далеко от дома. Едва научившись говорить, дочка стала придумывать сказки, все детские премудрости о Колобках и Лисичках-сестричках она усвоила за месяц, и разве что какая-нибудь нганасанская сказка еще могла удивить ее, поэтому она предпочитала сочинять сама.

В один из дней они шли по солнечному летнему бульвару, и пятилетняя Лерочка на ходу сочиняла очередную сказку. Она говорила, а Оленев рассеянно слушал ее бесконечный цикл о трех странных существах, одним из которых был он сам.

— Ну и что? — спросил он в конце или на середине сказки, что было равноценно. — Оленев — это я, ладно уж, хотя и не похож, Падший Ангел — это ты, кто такой Печальный Мышонок, я догадываюсь, но откуда ты можешь знать о нем?

— Ты меня обвиняешь в недогадливости? — возмутилась дочка и ущипнула отца за руку. — Мне лично не до гадливости, когда я думаю, что теза сидит у тебя в левом кармане, а антитеза в правом, и обе такие странненькие!

— Ты не ребенок, ты мутант. Таких детей не бывает. Откуда ты знаешь эти слова?

— Какое тебе дело, папулечка? Раз эти слова есть, то я их знаю. Это же так просто… Но ты меня перебил. Придется сочинять другую сказку.

И она начинала новую, а Оленев зябко поежился, вспомнив, что давно потерял маленького мраморного слоника, подаренного ему отцом в день тринадцатилетия. Он потерял его в тот же день, опустив в левый карман штанов. С тех пор левые карманы брюк, пиджаков и халатов то и дело превращались в бездонные ямы, куда исчезали авторучки, монеты, носовые платки, и Оленев приучил себя не класть туда ничего. А Печальный Мышонок в сказках дочери жил именно в левом кармане Оленева, и это странное совпадение Юре явно не нравилось.

— Неужели это я породил тебя? — вздохнул Юра, когда сказка кончилась. — Я тоже считался вундеркиндом, но ведь не до такой же степени! И вообще, все твои сказки — это развесистая клюква! — поддразнил он дочку.

— Ага! — легко согласилась она. — Есть такая, и настолько развесистая, что под ее ветвями свободно помещается небольшой город с тремя заводиками и фабрикой по производству лапши.

И тут Оленев увидел Титова. Тот сидел на скамейке, развалясь и выпятив живот, а к его руке были привязаны поводки. Сдерживаемые ошейниками с медными бляхами и медалями, на газоне паслись кролики. Вокруг толпились дети, они дотрагивались до пушистых спинок зверьков, с опаской оглядываясь на Титова, но тот не обращал внимания на их возню, лишь щурил глаза от яркого солнца и неторопливо промокал пот со лба.

— Во! — обрадовалась Лера. — Смотри. Это знаменитый дрессировщик. У него кролики по струночке ходят, тапочки приносят, за пивом бегают, спичку зажигают и даже немного разговаривают.

— По какой струночке?

— А которая на гитаре. Кролики по струнам бегают, а дрессировщик поет.

Титов открыл зажмуренные глаза, вернее — один глаз и, приподняв кустистую бровь, посмотрел на Юру.

— А, это вы… коллега, — сказал он безразличным тоном. — Денек-то сегодня, а?

— Как поживают ваши кролики? — вежливо спросил Юра.

— Неплохо. А как вы?

— Намного получше. Меня не держат на поводке.

— Это вам только кажется, — равнодушно сказал Титов и снова прикрыл глаза. — Вы на поводке у дочери, у жены, у работы…

И он поманил пальцем одного из зверьков. Толстая белая крольчиха приподняла голову от газона и уставилась темными глазами на Титова. При этом она продолжала шевелить губами, пережевывая траву.

— Ну иди, иди, — ласково сказал Титов, — не стесняйся, тут все свои.

Крольчиха нехотя засеменила к скамейке и уткнулась мордой в ботинок Титова.

— Скажи, детка, как тебя зовут?

Крольчиха напряглась, быстро засучила передними лапками и внятно сказала:

— Манечка.

При этом раздвоенная верхняя губа сомкнулась с нижней при звуке «эм» ровно на столько, сколько и надо было.

Дети тут же столпились вокруг и, разинув рты, смотрели на говорящего зверька.

— А меня зовут Юрий Петрович, — сказал Юра. — Как вам нравится погода?

— Чудесная погода, — ответила Манечка. — Вы не находите?

— Он находит, — перебил Титов. — Но на светские разговоры способны и лягушки. Скажи-ка, детка, ты разумная?

— Конечно! — воскликнула крольчиха. — Я мыслю — следовательно, существую, как говаривал о себе Декарт. Если бы я не мыслила, то не существовала бы.

— Это логическая, ошибка, — возразил Оленев. — Камень не мыслит, но существует вполне реально.

— Это вам только кажется, — назидательным тоном сказала Манечка. — Он тоже не лишен, э-э, своеобразного мышления…

Постепенно вокруг скамейки собралась небольшая плотная толпа. В основном это были родители детей, подходили и прохожие, если не слишком спешили.

— Этого не может быть, — уверенно сказал высокий мужчина в очках. — Не морочьте детям голову.

— Может, может! — заспорили дети. — По телевизору может!

— По телевизору показывают сказки, а это обман. Они шарлатаны. У него магнитофон в кармане, — и мужчина вытянул палец по направлению к Оленеву.

Юра хотел сказать, что никакого отношения ко всему этому не имеет, но рассудил, что невольно окажется предателем, и молча вывернул карманы.

— Все равно, это возмутительно, — сказала толстая женщина. — Для фокусов есть цирк.

— Они себе на бутылку зарабатывают, — добавил еще кто-то. — И газон потравили.

— Пойдем отсюда, деточка, — решительно сказал высокий, беря сына за руку. — Сейчас мультики будут показывать.

— Не хочу мультиков! — завопил ребенок. — Здесь интереснее!

Детей по одному выхватывали из круга. Бульвар оглашался ревом и плачем. Детские причитания затихающими кругами расходились от пустеющей скамейки.

Манечка выжидательно помолчала, переводя раскосый глаз с Оленева на Титова, вздохнула и посеменила к другим кроликам.

Титов, лениво пошарив по карманам, достал очки с толстыми стеклами, водрузил их на нос, и тут же переносица испарилась.

— Все ясно, — вздохнул Оленев. — Так вы и есть тот самый Философский Камень, Панацея Жизни, Красный Лев?.. Давненько не виделись. Признаться, не ожидал.

— Ван Чхидра Асим, — поправил Титов. — Хинди еще не забыл, Юрик?

— Я ничего не забыл. Но почему вы в таком виде?

— Так надо, — коротко сказал Титов, спрятав очки и вернув на место переносицу. — Я уже наверняка знаю, где надо искать.

— Но по-прежнему не знаете, что именно?

— Приблизительно. Это где-то в области человеческих исканий вечной истины и еще — близко к медицине. Это все, что я знаю. Пока знаю.

— А как наш Договор? Он еще в силе?

— Несомненно. Если я не найду через пять лет, то будешь искать ты.

— Значит, еще целых пять лет…

— Не еще, а всего-навсего. Я лишь приблизился к находке, но зато убедился наверняка, что именно ты способен найти ее. Ты или кто-то из твоих близких. От тебя исходит волнующий запах открытия.

— Договор нельзя расторгнуть? — осторожно спросил Юра.

— Он подписан твоей кровью, — отрезал Титов.

— Тогда я был мальчишкой и мог не задумываться о будущем. Мне немного не по себе, когда представлю себя и свою дочь в роли искателей того, чего нет на свете.

— Это не страшно, просто немного странно. Поначалу. Потом вы все привыкнете. Никто из вас не будет мучиться и страдать от своих поисков. Разве что ты сам… Но за любой поиск истины надо платить.

— Да, но чужой истины. Мне она не нужна.