По следам неведомого

«Молодец Маша, смотрит в корень!» — думал я. Соловьев в разговор не ввязывался, но слушал с интересом. Осборн все так же одобрительно улыбался, сияя своими неземными глазами.

— Я мог бы высказать некоторые предположения по этому поводу, — сказал он, — но для этого потребовалось бы нечто вроде лекции. На лекцию у нас нет времени, а угощать вас голословными утверждениями не хочется.

— И, к тому же, очень возможно, что через сутки эти предположения будут подтверждены конкретными фактами! — поддержал его Соловьев.

Я думаю, что Осборн уклонился от ответа именно по этой причине. Как бы пылко он ни был увлечен своими гипотезами, все же как ученый не мог отрицать, что факты сильнее умозрительных теорий. А в ближайшие дни мы не без оснований рассчитывали получить новые факты. Осборн не захотел развивать теории, которые могут быть через сутки наглядно опровергнуты — и очень правильно сделал. Ведь вскоре мы получили достаточно убедительный ответ на вопрос Маши.

Дневник я вел вплоть до дня катастрофы. Даже утром я еще записал несколько строк, а несчастье случилось около двух часов дня. Но записи эти меня не удовлетворяют. Они очень эмоциональны, но зато несвязны.

Поэтому буду продолжать рассказывать все, что случилось, а изредка, возможно, прибегну к дневниковым записям.

На рассвете мы вышли из деревни, провожаемые мрачным молчанием: индейцы не понимали, зачем мы идем на верную смерть. Накануне мы дружески прощались со всеми, дарили бусы и прочие безделушки. Кстати, я так и не знаю, откуда раньше брались бусы у здешних индейцев. Должно быть, изредка сюда приходили индейцы из других селений. Но поблизости не было видно следов жилья, и селение казалось отрезанным от всего мира: всюду грозные кряжи, прорезанные глубокими отвесными ущельями, а на юге — долина смерти. Де Фарнесио недаром решил, что отсюда нет возврата. Да вот, например, эти люди никогда не видали зеркал, разглядывали их со страхом и спрашивали: «Кто там?». Не знали, что такое сахар; его сладкий вкус действовал на них ошеломляюще: они странно ухали от неожиданности и удовольствия. Наши носильщики, по сравнению с ними, стояли на более высокой ступени цивилизации.

Но я отвлекся от рассказа. Итак, мы вышли из деревни (оставив там своих мулов пастись вместе с ламами и альпако). Шли, постепенно поднимаясь вверх; однако в основном держались на высоте 3800–4200 метров, что было терпимо даже для Осборна.

Сначала мы проходили по довольно оживленной местности, где водилось много разной дичи. Наши охотники убили двух викуний. Это очень грациозное животное, вроде антилопы. Они приходятся дальними родственниками верблюдам, но ничуть на верблюдов не похожи, в отличие от лам и альпак — у тех морды явно верблюжьи. Шерсть у них рыжевато-желтая, на груди — белое жабо из длинной волнистой шерсти. На привале мы ели свежее жаркое. Мак-Кинли выслеживал пуму — американского льва, но безуспешно.

Все шло очень мирно и даже весело до самого перевала. Перед нами, преграждая дорогу, тянулся длинный гребень. Мы поднялись по нему до высоты 4900 метров (де Фарнесио сообщал, что он шел все время на восход солнца, а гребень этот тянулся по направлению с юга па север, перегораживая дорогу на восток). На перевале нам ударила в лицо метель. Она сорвалась так внезапно, словно долго поджидала нас и теперь обрадовалась. Мы опустили головы, прикрыли лица руками. И в эту минуту я увидел, что дозиметр у меня на груди показывает довольно высокий уровень радиоактивности воздуха — такой, который нельзя считать безвредным для человеческого организма.

— Все ясно, — сказал Соловьев, — этот снег пронесся над проклятым ущельем! И за три с лишним столетия радиоактивность марсианского горючего понизилась, видимо, очень мало!

Опасная зона сразу придвинулась к нам. Мы быстро соорудили маски из носовых платков, прикололи их к вязаным шлемам. Но защита эта была, конечно, совершенно ненадежная. К счастью, внизу ветер утих и метели не было. Мы двинулись дальше, но настроение у нас, разумеется, упало. Главное — мы не знали, что делать с носильщиками. Без них не обойдешься, а подвергать людей опасности, пользуясь их неосведомленностью, мы не имели морального права.

После длительного обсуждения мы решили рассказать носильщикам все как есть и предложить им двойную плату за то, что они донесут поклажу до ущелья, помогут разбить лагерь, а потом уйдут в безопасную зону и будут ждать нашего сигнала (у нас был ракетный пистолет). Почти все носильщики согласились, может быть, потому, что не поняли толком, какая опасность им угрожает.

Еще через несколько часов мы оказались невдалеке от ущелья. Дозиметры опять забили тревогу. Пришлось отвести людей обратно, в безопасную зону, и обдумать план дальнейших действий.

У нас были защитные костюмы, что-то вроде легких скафандров. Материалом для них послужил особого вида полистирол, с так называемыми «привитыми качествами». Одно из этих качеств привилось полностью: жесткий и хрупкий по природе полистирол стал мягким, гибким, пластичным. Но вот другое его качество — способность защищать от проникающего излучения, — по мнению изобретателя, удалось привить лишь отчасти: костюм значительно ослаблял излучение, — но все же меньше, чем рассчитывал изобретатель.

Костюмов у нас было два. Мы начали бросать жребий, кому идти на разведку.

Жребий выпал мне и Эдвардсу. С помощью других мы натянули костюмы, наглухо заварили швы электродной иглой и отправились в разведку.

Мы дошли до края ущелья. Тут радиоактивность еще больше возросла. Стоять и любоваться видом явно не стоило. Да и вид был довольно унылый — узкое, очень глубокое и темное ущелье; на дне рычит и бьется река. Мы успели только разглядеть, что на широкой террасе довольно высоко над рекой (общая глубина ущелья в этом месте, как мы потом убедились, доходила до километра) лежат обломки, по цвету и форме выделяющиеся среди камней — какая-то светло-зеленая плоскость, потом прихотливо изогнутая труба или балка, отливающая синим серебром. Дело ясное — остатки космического корабля еще сохранились. Теперь надо было отыскать безопасное место для лагеря. Мы заметили, что дальше, метрах в ста от террасы, где лежал космический корабль, течение реки сильно ускорялось. Вероятно, там был водопад. Мы пошли вдоль ущелья. Дозиметры все еще сигнализировали серьезную опасность, но мы уже как-то не думали об этом, внимательно смотрели на реку. Она свернула вправо, обдавая белой пеной громадную красную скалу, нависшую над ней, как часть взорванного моста и, вся вытянувшись в мощную струю, устремилась вперед. Берег ущелья начал понижаться большими террасами, заваленными камнями. Мы прыгали по этим острым камням и все время сильно сомневались — выдержит ли полистирол? Радиоактивность уменьшалась с каждым прыжком вниз, но с ней все еще приходилось считаться: лагерь здесь ни в коем случае нельзя было устраивать.

И вот мы услышали яростный протяжный рев: это река впереди нас срывалась вниз с высокого уступа. И берег тоже резко прыгнул вниз. Стены ущелья заметно понизились.

Дозиметры сразу успокоились, как только мы спустились с этого большого уступа. Мы остановились и огляделись. Лезть вверх было высоковато, но зато здесь можно с успехом устроить носильщиков, если мы найдем путь подальше от ущелья. Место было неплохое — каменистая широкая терраса с пучками коротенькой травы и с уже знакомыми нам кустами адесмии и толы. От ветра это местечко защищено; от реки его отделяет подобие стены из гранита высотой в два метра. Вот только как работать?

Мы с Эдвардсом были вроде подопытных кроликов. Если мы не заболеем — значит, можно будет в этих костюмах, часто сменяясь, работать с «Железной маской». Трудность заключалась в том, что робот не мог сам спускаться по отвесным стенам ущелья; его надо было спускать и поднимать на веревке, а уж потом отойти и диктовать ему движения.

Мы нашли более длинный и трудный, но зато полностью безопасный проход к террасе, и уже к вечеру тут забелели наши палатки. Носильщики согласились остаться здесь, да мы и уговаривали их с чистой совестью — между нами и очагом радиации встала плотная каменная стена, образовавшая своего рода «тень», защищающую от губительных лучей.