Фантастика 1971

— Слово!

— Понимаешь, Тинка, — Виктор Михайлович поискал нужные слова, не нашел их, отвел взгляд от требовательных глаз девочки и только спросил хмуро: — Ты Нину, ну, свою маму, ждала?

Тинка молчала, глядя на него своими большущими, широко открытыми глазами.

— Вот и он ждет, Тинка, — тихо сказал Виктор Михайлович, глядя в темное окно, — только не маму, а отца.

Мир был невелик — звезды, корабль, отец и он сам, Алеша. Еще Алеша помнил мать, но больше по рассказам отца, чем по собственным впечатлениям. И если говорить честно, то большая стереофотография, висевшая в каюте, мало что говорила. Откуда-то из глубин памяти всплывали и таяли забытые ощущения: запах ее волос, ловкие руки, мягкие губы и эти вот самые смеющиеся глаза.

Долго раздумывать об этом было и некогда и страшно.

У Алеши была интересная, но очень тяжелая жизнь. Он все время учился, сколько помнил себя.

Учился каждый день, по многу часов, учился всему, что знал и умел отец: готовить пищу, ремонтировать вышедшие из строя механизмы, убирать помещения, водить старбот и пользоваться скафандром, ухаживать за оранжереей, выполнять космогационные наблюдения и расчеты, управлять ходом огромного звездного корабля. Добрая половина этих работ была насквозь пронизана математикой. Отец вводил его в царство этой науки постепенно, осторожно применяясь к его детскому, незрелому уму, но настойчиво, упрямо и даже фанатично. Добрый отец становился жестоким тираном, когда дело шло о решении основных задач космогации. И сколько слез было пролито Алешей тайком!

Отец старался, как только мог, скрасить трудную, недетскую Алешкину жизнь. Они вместе читали книги, смотрели фильмы, слушали музыку, в перерывах между уроками занимались акробатикой и борьбой. Каждый день по меньшей мере час проводили в космосе, то совершая дальние прогулки на старботе, то затевая игры возле самого корабля, то просто отдыхая в безмолвии звездного океана. Это были лучшие часы в жизни Алеши!

Отец часто рассказывал ему удивительные вещи. Правда, о них можно было прочитать и в книгах, но одно дело книги, ведь бывают и книги-сказки, а другое дело отец. Показывая Алеше на самую яркую звезду небосвода, отец говорил:

— Запоминай, Алеша. Через полтора года, когда тебе исполнится тринадцать лет, эта звезда превратится в самое настоящее солнце. А солнце — это чудо, Алеша! Это такой радостный свет, что глазам больно. Глянешь и отвернешься сразу.

— Как при термоядерной реакции? — уточнял Алеша.

Отец смеялся и кружил его вокруг себя.

— Малыш! Солнце и есть термоядерная реакция в космическом масштабе.

— Что же тут хорошего, — недоумевал Алеша, — глазам больно! И ходить при этом солнце, наверное, надо в скафандре, чтобы не заболеть лучевой болезнью.

Отец как-то непонятно смотрел на него и вздыхал.

— Нет, Алеша. Скафандр тебе не понадобится. Солнце ласковое, нежное, как струи теплого душа.

Алеша хмурил брови, стараясь представить себе ласковый и нежный огненный шар с температурой во многие миллионы градусов, но у него ничего не получалось.

— Лучше всего на свете, — рассказывал отец, — это сидеть утром на берегу и смотреть, как солнце медленно всплывает из моря. Смотреть, слушать шорох волн и крики птиц.

— Это как в кинофильмах? — жадно спрашивал Алеша.

— Да, сынок.

— А это правда? Это не сказка? Разве бывает так много воздуха и воды сразу?

— Правда.

— И что небо голубое — правда? И на нем ни одной, ни единой звездочки?

— Все правда, Алеша.

— Небо и без звезд, — недоумевал мальчик, — разве это красиво?

Отец вздыхал и грустно улыбался, а почему грустно — Алеша никак не мог понять. Ведь это был такой интересный разговор!

Привычная, интересная и трудная жизнь сломалась незадолго до конца долгого пути среди звезд, вечером, когда они играли в шахматы. Раздался низкий густой сигнал тревоги, и вслед за тем безликий голос недремлющего компьютера сказал:

— Авария в отсеке ходового двигателя. Необходимы срочные меры экипажа. Повторяю, авария в отсеке ходового двигателя!

Отец вскочил, опрокинул шахматную доску, коротко бросил:

— Сиди! И ни шагу отсюда!

И выскочил из каюты.

Алеша остался с рассыпавшимися фигурами и безликим, равнодушным голосом, твердившим одно и то же. А потом этот голос умолк, наступила привычная тишина, и, честное слово, будь отец рядом, Алеша решил, что все происшедшее ему приснилось. Но отца не было. Сжавшись в комочек в самом углу дивана, Алеша с удивлением и испугом прислушивался к громкому стуку своего сердца. До этого он никогда не слышал его, разве что в те тихие минуты, когда, уже засыпая, крепко-крепко прижимался ухом к подушке.

Отец вернулся спокойным, но каким-то рассеянным, углубленным в самого себя.

На немой вопрос Алеши он успокоительно ответил:

— Все в порядке. Но опоздай я на пять минут, мы бы остались без топлива.

Но понемногу Алеша понял, что на корабле далеко не все в порядке. И самое главное — отец стал каким-то другим. Он еще больше увеличил нагрузку занятий, а потом, вовсе устранившись от управления кораблем, заставил Алешу целую неделю вести его самостоятельно. Зато в короткие часы отдыха отец был необыкновенно ласков. Разглядывая как-то измученное, осунувшееся лицо сына, он тихо, словно извиняясь, сказал:

— Что поделаешь, Алеша. У нас нет с тобой другого выхода.

У него был при этом такой убитый вид, что Алеша по какому-то наитию с недетской проницательностью понял, что кроется за этими словами отца.

— Папка, — спросил он серьезно, — ты собираешься заснуть, а я останусь один?

Отец взглянул на него, отвел глаза и ничего не ответил.

— Ты скажи мне. папка, — попросил Алеша, — я ведь уже почти взрослый. Мне двенадцать лет.

— Двенадцать лет, — повторил отец, засмеялся как-то странно и положил руку на плечо Алеши, — Пойдем, сынок.

Центральным коридором они прошли в кормовой отсек, где Алеша никогда еще не бывал.

Туда вела бронированная дверь, запертая на шифр-замок, а ключ к этому замку знал только отец.

Шагнув за порог этой двери, Алеша почувствовал знакомое бодрящее состояние невесомости.

Коридор здесь был заметно уже центрального и освещался не привычным рассеянным светом, а отдельными плафонами. Коридор был круглого сечения, и по всей его поверхности в шахматном порядке были расположены небольшие двери, больше похожие на люки. Их было около десятка.

— Это корабельные трюмы, Алеша, — пояснил отец. Он обнял его за плечи и, легонько оттолкнувшись, поплыл по самой середине коридора. — Здесь хранится все, что мы собрали на других планетах, — негромко рассказывал он, — семена удивительных растений, зародыши животных, необыкновенные минералы и не прочитанные пока еще книги погибшей цивилизации, — кто знает, какие тайны они хранят в себе. Здесь хранится все то, Алеша, ради чего с Земли и был отправлен этот корабль. В приложении к вахтенному журналу ты найдешь подробную опись всего груза. Скоро ты останешься один. Совсем один. Корабль и ты — больше никого. Ты не боишься?

Алеша улыбнулся.

— Нет, чего же бояться в космосе? Это ведь не планета, где полным-полно всяких страшных зверей, случаются ураганы и штормы. Но мне будет скучно, папка.

— Что же делать, Алеша. Когда приходит час, люди засыпают, и с этим ничего уж не поделаешь. Ты уж потерпи, поскучай. До Земли ведь осталось меньше года. Потерпи, и что бы ни случилось, что бы ни произошло — веди корабль на Землю, ты теперь умеешь это делать, я знаю. Веди! Иначе все наши труды и жертвы теряют смысл. И еще помни — только на Земле, где голубое небо и много-много воды, воздуха, можно разбудить меня.

— Я доведу корабль, — негромко сказал он, хмуря брови, — доведу, что бы ни случилось. Мне ведь очень хочется, чтобы ты проснулся.

Тяжелая отцовская рука взлохматила ему волосы.

— Дай бог, Алешка, — чудно и непонятно сказал он, глядя куда-то вдаль поверх головы сына, — дай бог…

Большущие глаза Тинки смотрели на Виктора Михайловича со страхом и восторгом.