Барьер Сантароги

Но на тарелке ничего не было!

«Что же уничтожило ее? Как могла тарелка стать пустой?»

Десейн посмотрел на правую ладонь. Как же она близко от его лица! На розовой коже начали проступать серебристо-серые пятнышки.

Его сознание заполнили покалывающие ощущения, шедшие от нервных окончаний — сначала от желудка и горла к рукам и ногам. И вот уже вся кожа словно вспыхнула огнем. Возникло неясное чувство, что тело соскальзывает вниз, на пол, и в тех местах, где оно касается пола, кажется, что тот ослепительно сверкает.

«Я съел полную тарелку эссенции, — подумал Десейн. — Что же способен сделать этот активный компонент, выделенный из более чем тридцати фунтов сыра Джасперса? Действительно, что? Что же он делает сейчас?» — Десейн чувствовал, что это самый интересный вопрос. Что же он сейчас делает с ним?.. с зернышком собственного «я»! Где же оно?

На каком фундаменте реальности до сих пор покоилось его «я»? Десейн лихорадочно пытался расширить свое сознание, ясно понимая при этом, что проецирует свою собственную субъективную реальность на внешнюю Вселенную. Однако одновременно происходит и воздействие Вселенной на его мировосприятие. Он шел за линиями этой проекции, чувствуя, что они проносятся сквозь него, как через тень.

В этот миг он сбился с пути и споткнулся.

«Да я — просто какая-то тень!» — мелькнула мысль.

Эта мысль привела его в возбуждение. Он вспомнил игры с тенью из своего детства. «Интересно, какую форму примут тени после того, как будет искажено его „я“?» И от этой мысли перед ним предстала картина темного экрана, созданного его сознанием, очерченного бесформенными контурами. Ему захотелось изменить форму.

И вот на месте экрана возник какой-то мускулистый герой, бьющий себя в грудь.

Десейн сменил акцент.

Тень превратилась в согбенную, близорукую фигуру ученого в длинном халате. Еще одно изменение — и перед ним обнаженный Аполлон, бегущий по живописной равнине, окруженный женскими фигурами.

И снова — труженик, согнувшийся под тяжестью бесформенного груза.

С захватывающим дух чувством божественного откровения Десейн вдруг осознал, что картины не выходят за рамки его собственных знаний и представлений, которые, естественно, довольно ограничены. Именно открытие, сделанное им сейчас без чьей-либо помощи, давало ему надежду. Странного рода, смутную, непонятно на что направленную, которая, несомненно, существовала — не просто надежда, рожденная неуверенностью, а надежда без всяких границ, направлений или привязанностей. Надежда сама по себе.

И это знаменательное мгновение позволило ему осознать мимолетность мига его собственного существования, его способности как живого существа.

Участок, занятый сознанием Десейна, пересекло нечто изгибающееся, выгнутое и искаженное. Он узнал зернышко своего «я», потерявшего свою первоначальную форму. Десейн, хихикая, отбросил его. «Кто же только что отбросил это? — подумал он тут же. — Кто хихикал?»

Раздался громкий стук шагов. Голоса.

Он узнал неприятные интонации голоса седовласой медсестры, но в нем прозвучали и нотки паники.

Паже.

— Надо уложить его на кровать, — сказал доктор.

Слова прозвучали ясно и отчетливо. Но не столь ясно виделась ему форма Вселенной, которая стала приобретать размытые радужные очертания. Он не видел сильных рук, пытавшихся погасить ослепительное пламя, которое исходило от его кожи.

— Трудно возвращаться в обычное состояние сознания, когда ты только что находился за его пределами, — пробормотал Десейн.

— Что он сказал? — спросила медсестра.

— Я не разобрал, — ответил Паже.

— Вы чувствуете запах Джасперса вон там? — снова спросила медсестра.

— Полагаю, он выделил эссенцию и проглотил ее.

— О Господи! Что же нам делать?

— Ждать и молиться. Принесите мне смирительную рубашку и велите доставить каталку.

«Смирительную рубашку? — повторил про себя Десейн. — Какая странная просьба!»

Кто-то побежал. Как же громко они топают! Хлопнула дверь. Еще какие-то голоса. Какая кругом неразбериха!

Десейн кожей почувствовал, что его поместили во что-то темное. Все зрительные ощущение пропали. Внезапно он ощутил, что его тело сжалось, и он превратился в ребенка, брыкающегося, вопящего, машущего руками, пытающегося за что-нибудь ухватиться.

— Помогите мне! — снова голос Паже.

— Что тут за беспорядок?! — раздался еще один громкий мужской голос.

В этот миг Десейну уже казалось, что он превратился в отдельный от лица рот, который дул, дул и дул, подобно ветру. Конечно же, весь мир должен сжаться под напором этого урагана!

Затем он стал доской, качающейся на ветру. А в следующий миг — детскими качелями. Вниз и вверх… вверх и вниз.

«Лучше хорошо бежать, чем плохо стоять», — вспомнил он. И побежал. Он бежал, задыхаясь, хватая ртом воздух.

Из кружащихся над ним облаков вынырнула скамейка. Он рухнул на нее… и Стал еще одной доской. И доска эта все глубже и глубже погружалась в кипящее зеленое море.

«Жизнь в океане бессознательного», — подумал он. Вокруг становилось все темнее и темнее.

«Смерть, — мелькнула мысль. — Именно на фоне смерти я могу познать себя».

Темнота рассеялась. Десейна несло вверх, к ослепительному свету, где в сиянии двигались темные фигуры.

— У него открыты глаза, — голос медсестры.

Промелькнула какая-то тень.

— Джилберт? — произнес Паже. — Джилберт, ты можешь слышать меня? Сколько Джасперса ты принял?

Десейн честно попытался ответить, но губы отказывались подчиняться. Снова вернулось ослепительное сияние.

— Нам придется самим узнать это, — устало заметил Паже. — Сколько весила головка сыра?

— Тридцать шесть фунтов, — ответила медсестра.

— Полное физическое истощение, — это снова произнес Паже. — Приготовьте респиратор.

— Доктор, а если он… — по всей видимости, страх не дал медсестре закончить фразу.

— Я… готов, — сказал Паже.

«Готов к чему?» — подумал Десейн.

Сосредоточив свое внимание, он вдруг понял, что может заставить это сияние поблекнуть. И в тот же миг в конце туннеля он ясно различил лицо Паже. Десейн лежал, не в силах двигаться, и беспомощно наблюдал, как к нему подходил Паже, держащий в руках колбу, из которой поднималась пена и дым.

«Кислота, — подумал Десейн, вспомнив слова медсестры. — Если я умру, они растворят мое тело и выльют в канализационную трубу. Нет тела — нет улик».

Туннель обвалился. Свет, усилившись, начал сходиться к одной точке.

«Возможно, я уже не существую», — подумал Десейн. Стало совершенно темнее.

«Возможно, я уже не могу действовать», — пришла новая мысль. Еще темнее.

«Возможно, меня вообще нет!» И наступило небытие.

13

— Можно было либо излечиться, либо умереть, — произнес желтый бог.

— Я отрекаюсь от тебя, — сказал белый бог.

— Ты отказался от моего предложения, — укоризненно произнес красный бог.

— Ты заставил меня смеяться, — заметил черный бог.

— Нет ни одного дерева, которое было бы тобою, — подчеркнул зеленый бог.

— Мы уходим, и только один из нас вернется, — хором произнесли боги.

Раздался чей-то кашель.

— А почему у вас нет лиц? — спросил Десейн. — Вы различаетесь по цветам, но вы безлики.

— Что? — прогромыхал резкий голос.

— Вы какие-то странные боги, — констатировал Десейн и открыл глаза.

Он увидел лицо Бурдо и заметил, что тот крайне озабочен и озадачен.

— И никакой я не бог, — растерянно сказал Бурдо. — Что вы говорили, доктор Джил? Вам что, приснился новый кошмар?

Десейн моргнул и попытался шевельнуть руками. Ничего не получилось. Он поднял голову и увидел, что его тело спеленуто в смирительной рубашке.

Комната пропахла запахом дезинфицирующих средств, Джасперсом и еще чем-то прокисшим и вызывающим отвращение. Десейн по-прежнему находился в изоляторе. Его голова опять упала на подушку.

— Зачем меня связали? — прошептал Десейн.