Дорога Славы (сборник)

Эта ваза с драгоценными камнями торчала в моем кабинете у же несколько недель — опалы-огневки, сардониксы, карнелии, алмазы, бирюза и рубины, лунные камни и сапфиры, гранаты, перидоты, изумруды, хризолиты. У многих названия по-английски не было. Я пропускал их сквозь пальцы, разглядывал многоцветные огнепады, и мне было жаль самого себя. В голову лезли мысли о том, сколько бы такие красивые камушки стоили на Земле. Угадать это я не мог бы с точностью и до миллиона долларов.

Я не брал на себя хлопоты запирать их на ночь. Подумать только, и МНЕ пришлось бросить колледж из-за нехватки сосисок и платы за обучение.

Я оттолкнул их в сторону и подошел к окну, появившемуся потому, что я сказал Стар, что мне не нравится, когда в моем кабинете нет окна. Случилось это по прибытии, и я несколько месяцев не знал, как много было разрушено, чтобы сделать мне приятное. Я-то думал, что просто пробили стену.

Вид был превосходный, похожий больше не на город, а на парк, усеянный, но не загроможденный красивыми зданиями. Трудно было себе представить, что перед тобой город больше, чем Токио; “скелет” его не торчал наружу, а население работало даже на другой половине планеты.

В воздухе стояло похожее на пчелиный улей бормотание, как тот приглушенный рев, от которого нигде не скрыться в Нью-Йорке, — только помягче, как раз настолько, чтобы я осознавал, что окружен людьми, у каждого из которых есть своя работа, своя цель, своя функция.

Моя функция? Консорт. [81]

Гиголо! [82]

Стар, не сознавая того, ввела проституцию в мир, никогда ее не знавший. В невинный мир, где мужчина и женщина ложились спать вместе только по той причине, что оба этого хотели.

Принц-консорт — не проститутка. У него своя работа, и она часто утомительна: представлять свою правящую супругу, закладывать первый камень, произносить речи. Кроме того, он, как королевский племенной жеребец, имеет своим долгом обеспечение того, чтобы династия не вымерла.

У меня ничего этого не было. Ни даже обязанности развлекать Стар. Черт, не дальше десяти миль от меня были миллионы мужиков, которые только и ждали такого шанса.

Прошлая ночь прошла неважно. Началась она плохо и перешла в одно из тех утомительных совещаний, которые иной раз случаются у женатых людей и пользы от которых еще меньше, чем от ссор со скандалом. Была и у нас такая, не хуже, чем у любого работяги, которого давят долги и начальство.

Стар сделала то, чего раньше никогда не делала: принесла работу на дом. Пятерых мужиков, озабоченных какой-то межгалактической путаницей, — я так и не понял, какой. Обсуждение ее продолжалось уже часов несколько, и иногда они говорили на неизвестном мне языке.

Меня они не замечали, я был как мебель. Представляются на Центре редко: если охота с кем-нибудь поговорить, говоришь; “Сам”, потом ждешь. Если он не отвечает, отходишь. Если отвечает, обмениваетесь именами.

Ни один из них ничего не сказал, и черт бы меня побрал, если бы я начал первым. Начать, как гостям в моем доме, положено было им. Но они, судя по их поведению, вовсе не считали это МОИМ делим.

Я сидел, как Человек-Невидимка, постепенно зверел.

Они продолжали свой спор, а Стар сидела и слушала. Потом она позвала служанок, и те начали раздевать ее и расчесывать ей волосы. Центр — не Америка, причины чувствовать себя шокированным у меня не было. То, что делала она, было грубостью по отношению к ним, обращением с НИМИ, как с мебелью (от нее не укрылось, как они обошлись со мной).

Один раздраженно сказал:

— Ваша Мудрость, мне бы все-гаки хотелось, чтобы вы нас выслушали, как мы условились. (Я передаю жаргон своими словами.)

Стар холодно сказала:

— О своем поведении сужу я. Больше никто на это не имеет права.

Верно. Она могла разобраться в своем поведении. Они — не г. Да и я, понял я с горечью, тоже не мог. Я чувствовал, что сержусь на нес (хотя и знал, что это не имеет значения), за то что в присутствии этих болванов она позвала своих служанок и стала готовиться ко сну. Я намеревался внушить ей потом, чтобы этого больше не было. Теперь я решил не затрагивать этот вопрос.

Вскоре Стар оборвала их.

— Он прав. Вы — нет. Решить это так. Уходите.

Но я все же вознамерился тишком поставить на своем, выступив против того, чтобы она приводила “торгашей” домой.

Стар оказалась проворнее меня. Как только мы остались наедине, она сказала:

— Прости меня, любовь моя. Я согласилась выслушать эту дурацкую белиберду, а она все тянулась и тянулась, потом я подумала, что смогу закончить быстрее, если вытащу их из кресел, поставлю их здесь и ясно дам понять, что мне надоело. Мне и в голову не приходило, что они проругаются целый час, прежде чем мне удастся выдавить из них суть вопроса. К тому же я знала, что если отложу все до завтра, они затянут дело на несколько часов. А проблема стояла важная, я не могла отбросить ее. — Она вздохнула. — Нелепый этот человечек… И такие люди взбираются на высокие посты… Я было подумала, не случиться ли с ним несчастному случаю. А вместо этого я должна позволить ему исправить свою ошибку, иначе эта ситуация повторится.

Я не смог даже намекнуть, что к своему решению она пришла под влиянием раздражения; человек, которого она раскритиковала, был тем, в чью пользу она решила дело. Ну я и сказал:

— Давай-ка спать, ты устала, — и тут у меня не хватило ума удержаться от того, чтобы самому судить о ней.

ГЛАВА XIX

МЫ ЛЕГЛИ спать.

Немного погодя она сказала:

— Оскар, ты недоволен.

— Я этого не говорил.

— Я это чувствую. И не только из-за сегодняшнего вечера и этих надоедливых клоунов. Ты все время уходишь в себя, и вид у тебя несчастный.

— Пустяки.

— Оскар, все, что тебя тревожит, никогда не будет для меня “пустяком”. Хотя я и могу не осознавать этого, пока не пойму, в чем дело.

— Хм, знаешь… я чувствую себя так дьявольски бесполезно!

Она положила свою мягкую, сильную руку мне на грудь.

— Ты не бесполезен для меня. Почему ты сам считаешь себя бесполезным?

— Ну… посмотри на эту кровать!

Кровать эта была такая, о которой американцу и мечтать нечего; она делала все, только не целовала при отходе ко сну — и, так же, как город, она была красива, все было скрыто внутри.

— Этот спальник, если бы его смогли построить дома, стоил бы больше, чем самый лучший дом, в котором живала моя мать.

Она над этим подумала.

— Ты хотел бы послать матери денег?

Она знаком подозвала прикроватный коммуникатор.

— Адреса “База ВВС США в Элмендорфе” хватит?

(Не помню, чтобы говорил ей, где живет мама).

— Нет, нет! — Я махнул на говоруна, отключая его. — Я НЕ хочу посылать ей деньги. О ней заботится ее муж. От меня он денег не возьмет. Дело не в этом.

— Тогда я не понимаю, в чем же дело. Кровати значения не имеют, а вот кто находится в кровати — это важно. Любимый мой если тебе не нравится эта кровать, мы можем сменить ее. Или спать на полу. Кровати значения не имеют.

— Да нормальная эта кровать. Плохо только то, что заплатил за нее не я. А ты. И за этот дом. И за мою одежду. За пищу, которую я ем. За мои… мои ИГРУШКИ! Черт возьми, все, что у меня есть, дала мне ты. Знаешь, Стар, кто я такой? Гиголо! Ты знаешь, кто такой Гиголо? Что-то вроде мужика-проститутки.

Одной из самых невыносимых привычек моей жены было то, что иногда она отказывалась огрызаться на меня, когда знала, что мне не терпится поругаться. Она задумчиво посмотрела на меня.

— Америка — страна деловая, верно? Люди, особенно мужчины, все время работают.

— Ммм… да.

— Это даже на Земле не везде в обычае, Француз, если у него есть свободное время, не чувствует себя несчастным; он заказывает еще одно cafe au lait [83]и копит себе блюдечки. Да и я не влюблена в работу. Оскар, вечер наш пропал из-за моей лени, стремления избежать завтра переделки тяжелого дела. Этой ошибки я не повторю.