Акселерандо

Амбер поднимается и идет к окнам в передней части мостика. На ней черные джинсы и мешковатый свитер, и сейчас она мало похожа на средневековую королеву, роль которой разыгрывала для туристов. «Брать их на борт было большим риском. Я огорчена».

«Как много ангелов может танцевать на кончике иглы?» Садек криво улыбается. «Мы – знаем. А они могут даже не осознавать, что танцуют с нами. Это - не боги, которых ты так опасалась встретить».

«Нет». Амбер вздыхает. «И они не слишком отличаются от нас. Смотрите, разве мы сами хорошо приспособлены к такой среде? Мы повсюду тащим за собой эти тела-слепки, полагаемся на реальности-подделки, на которые можно проецировать наши человекоподобные чувства. Мы просто эмуляции, а не истинные артилекты… А где Су Ан?»

«Могу поискать ее». Борис хмурится.

«Я попросила ее проанализировать время прибытия инопланетян» - добавляет Амбер почти про себя. «Момент прибытия слишком близок. Они явились быстро, чересчур, черт их дери, быстро – сразу же, как мы потрогали маршрутизатор. Я думаю, в теории Айнеко есть изъян. Настоящие владельцы этой сети, к которой мы подключались, вероятно, используют для сообщения средства гораздо более высокого уровня. Разумные протоколы для построения высокоэффективных коммуникационных шлюзов. А эти Вунч, по всей видимости, прячутся в тенях и поджидают новичков, которых можно использовать. Педофилы, скрывающиеся за школьными воротами. Я совершенно не собираюсь предоставлять им возможность получить свое, особенно перед тем, как мы сами найдем кого-нибудь достаточно достойного для первого контакта!»

«У вас может быть мало выбора» - говорит Садек. «Если они столь недальновидны, как ты подозреваешь, то они могут перепугаться, если начать редактировать их среду. Они могут попытаться вырваться. Я сомневаюсь даже в том, что они осознанно произвели эту загрязненную метаграмматику, которую отправили обратно нам. Для них это просто способ втереться в доверие к инопланетным простакам – средство облегчить переговоры. Кто знает, где они это подцепили…»

«Грамматическое оружие». Борис медленно вращается, сидя в кресле. «Желаешь установить выгодные торговые связи – встрой пропаганду в переводческие программы. Как мило. Интересно, слышали ли эти парни о новоязе? [178]»

«Вряд ли» - медленно говорит Амбер, замирая на мгновение, чтобы сгенерировать ветви-наблюдатели и прочесть ими книгу, а так же посмотреть все три кино-версии “1984” и ознакомиться со всеми испольными продолжениями. «О-у. Безрадостная картина... Напоминает...» - она щелкает пальцами, пытаясь вспомнить любимое отцовское. «…Дилберта».

«Дружественный фашизм» - говорит Садек. «”Не стоит задумываться, кто виноват”. Я могу рассказать вам эти сказки от лица родителей – о том, как расти во время революции… Никогда не допускать сомнения в себе – яд для души. И эти инопланетяне пытаются натравить свою безапелляционность на нас».

«Я думаю, нам надо посмотреть, как дела у Пьера» - говорит Амбер вслух. «Я совершенно точно не желаю, чтобы они травили его». И ухмыляется. «Ревную!»

***

Донна-журналист повсюду и везде. Одновременно. Это удобный талант - можно бытьодновременно у обеих сторон и делать по-настоящему беспристрастный репортаж.

К примеру, одна Донна сейчас в баре с Аланом Глашвитцем, который явственно еще не осознал, что здесь он может по собственному желанию модулировать активность алкоголь-дегидрогеназы, и полным ходом движется к тому, чтобы надраться в зюзю. Донна способствует процессу – ее увлекает наблюдение за этим угрюмым молодым человеком, чья молодость испарилась в необратимом самооптимизационном эффекте.

«Я полноправный партнер» - горько говорит он, «в “Глашвитце и Своей Компании. Я – один из Нас Самих, мы там все - партнеры… Но только Глашвитц-Прайм имеет влияние. Старый ублюдок... Если б я знал, что я вырасту и стану таким, я бы сбежал в какую-нибудь коммуну хиппи-антиглобалистов…» Он осушает стакан, демонстрируя целостность симуляции своей глотки, и щелкает пальцами, вызывая доливку. «Ты представь. Я проснулся однажды утром и обнаружил, что я воскрешен выросшим самим собой. Он сказал, что высоко ценит мой юношеский энтузиазм и оптимистичные взгляды, а потом представил мне миноритарный пакет акций с таким опционом на покупку, который пять лет отрабатывать. Сволочь...»

«Расскажи?» - с сочуствием подначивает Донна. «Мы все здесь - идиопатические типы, но среди нас пока еще не было ни одного мультиплекса».

«Зато честно, блин». В руках Глашвитца появляется еще одна бутылка Будвайзера. «Ну, как… Вот я стою в аппартаментах в Париже и меня размазывает по стенке этот переодетый под девку жопошный коммунист Макс и его скользкая сучка, французский менеджер, а в следующий момент? Я оказываюсь на ковре перед столом моего старшего альтер-эго, и он предлагает мне контракт о трудоустройстве в качестве младшего партнера. Оказывается, прошло семнадцать лет, вся эта несусветная дурь, которую проталкивал Макс, стала обыденной бизнес-практикой, а там, в офисе, шестеро других экземпляров меня копаются в личном деле, потому что этот я Сам, который теперь старший партнер, не доверяет никому, кто с ним работает. И я снова размазан по стенке, значится...»

«Вот почему ты здесь...» Он делает еще один огромный глоток, и Донна выжидает.

“Ага. Скажу я вам, это получше, чем работать на самого себя. Особенно в таком ключе. Знаешь, как иногда бывает – теряешься в работе? Дистанцируешься от всего? Когда тебе становится пофиг на клиентов, на самого себя… Тошно, да… но когда тебя так имеет другой ты сам, старше на пол-гигасекунды опыта – это как-то совсем хреново. И я решил смыться - пошел в колледж по-новой и вызубрил там закон и этику искусственного интеллекта, судебную практику выгрузок, статьи о рекурсивных правонарушениях… Потом записался волонтером и попал сюда. Тот все еще ведет ее дело, и я выяснил...» Глашвитц пожимает плечами.

«Кто-нибудь еще из твоих дельта-личностей оспаривал положение?» - спрашивает Донна, генерируя отражения, чтобы сфокусироваться на нем со всех сторон. Какая-то часть ее сомневается - а разумно ли это все? Глашвитц опасен. Он имеет влияние на мать Амбер; она собственной рукой подписала расширение полномочий пристава, и это намекает, что дело тут темное. Возможно, в ее настойчивых исках есть что-то большее, чем простая семейная вражда...

Лицо Глашвитца в кадре – этюд с применением перспектив. «О, одна пыталась» - говорит он с горечью и толикой презрения (одно из отражений Донны заметило, как высокомерно дернулась щека). «Я оставил ее в апартаментах в морозильнике. Должно быть, нашли нескоро. Это не убийство – ведь я еще здесь, верно? И я не подавал жалоб о правонарушениях в отношении самого себя. Наверное. В любом случае, это был бы лево-рекурсивный иск, если б я такое с собой сделал».

«Инопланетяне» - напоминает Донна. «И испытание поединком. Каково ваше мнение на этот счет?»

Глашвитц презрительно ухмыляется. «Маленькая сучка-королева вся в отца, не так ли? Да уж, он тоже - тот еще ублюдок… Фильтр соревновательного отбора, который она поставила – зло. Если она оставит его в силе слишком надолго, он покалечит ее общество. Но он ей дает большое краткосрочное преимущество. Что там?.. Она хочет, чтобы я торговал за свою жизнь - и я не смогу выложить свой формальный иск против нее, покуда не докажу, что я эффективнее, чем ее ручной внутридневной спекулянт, этот сопляк из Марселя. Так? Но кое о чем он не знает! У меня припрятан кинжальчик. Полное разглашение…» Он пьяным жестом поднимает бутылку. «Дело в том… Что я знаю кое-что про кошку. Эту, с коричневой “собакой” на боку, вот. Она когда-то принадлежала старику нашей ненаглядной королевы, Манфреду, засранцу. Знаешь... Ее мамочка, Памела, манфредова бывшая, она мой клиент в этом деле. И она дала мне ключики от кошки. Ключи доступа! Ик! Я влезу котяре в мозги и вытащу оттуда чертов слой перевода, который она стырила из загашника [email protected] Вот тогда я смогу поговорить с ними без обиняков».