Агент Тартара

Но все это до тех пор, пока в дело не пошли бластеры.

Теперь по основному каналу шел напряженный и очень сумбурный обмен репликами: обе стороны (и террористы, и экипаж «Цунами») пытались начать сколько-нибудь толковые переговоры между собой.

— Послушай, — снова окликнул старпома Кэн, — тут господин сыщик волнуется за того типа, который валялся у вас в санчасти. Гильде его звали. Клаус Гильде. Ты не видел его в медблоке или где еще?

Звонарев изобразил на лице крайнюю степень недоумения:

— Да нет, ребята, ищите своего Клауса где-нибудь в другом месте. Он, скорее всего, там вместе с остальными. А в санчасти, конечно, бардак еще тот. Словно мартышки похозяйничали. Оно и понятно — спешка... Вы хоть рубку в порядок приведите, а то... собачки там намусорили немного, когда с этим... с упырем, одним словом, разбирались..

— Ну, кровищу-то мы тут подмыли, а вот «мусор», положим, ты сам забрал с собой, — возразил ему Кэн. — Ты, я вижу, хочешь, чтобы его там из кусочков собрали и откачали?

— Дурак вы, Лесли, — отмахнулся от него Фил (ему Кэн так и не успел представиться под своим истинным именем). — Это же остатки биоробота. Есть инструкция. Секретная. Их во что бы то ни стало надо сохранять.

Ким не слушал дальнейших пререканий отставшего от жизни Кукана и находящегося в курсе дела старпома. Сосредоточенно уставясь на совещающихся мальчишек, он думал о своем. Он пытался представить себе, что мог предпринять сейчас — вот в таких непредвиденных обстоятельствах — претерпевающий свое странное превращение обладатель тайны Генетического Послания Клаус Гильде. И о том, были ли эти обстоятельства для него действительно непредвиденными. Что-то мешало ему сосредоточиться, принять решение, так необходимое в этом непростом раскладе карт Судьбы. Нет, не тревожный взгляд Анны, перебегавший с него на препорученного ее охране Клини. Не хищный прицел сузившихся зрачков обоих Псов, нацеленный на повязанного по рукам и ногам похоронного агента... Нет.

Корпус «Саратоги» едва заметно дрогнул, выбросив из себя серебристый шарик малого бота, тут же направившегося к громаде «Цунами». Пальцы Кима отбили по светлому пластику пульта неровную мелодию — ту, что раз за разом возвращалась в его сознание, отвлекала, мешала сосредоточиться. «Тему запретного знания».

— Не тяните, — поторопил Манцев Горского. — Вижу, что у вас с «тедди» проблемы. Их и не могло не быть — проблем этих. Давайте все как есть. Не мнитесь, словно гимназистка.

Конечно, они были — эти проблемы с «тедди». Коварство террористов, затесавшихся в толпу эвакуированных с «Саратоги», уязвило первого капитана прямо в сердце. Трудно сказать, какое именно из двух или трех сердец, которыми щедрая на выдумки мать-природа наделила половозрелых представителей этой затейливой расы, но что в сердце — это точно. Только теперь он оценил всю глубину и изощренность подлой хитрости и самого рода человеческого, и сотворенной неведомыми силами по его образу и подобию Нелюди. В первый момент после объявления ультиматума террористов хоо Тоох счел ситуацию безвыходной и всерьез задумался над тем, чем можно в условиях космического полета достойно заменить Прыжок с Вершины. Горский мог записать себе в реестр особых заслуг то, что отвратить первого капитана от подобных мыслей ему таки удалось. Но это был предел достижимого в данной ситуации. Собственно, чрезвычайный комиссар и не питал ни малейших иллюзий относительно возможности переубедить закосневшего в своем природном гуманизме корри и разом изменить генетически закрепленную и тысячелетиями культивируемую систему ценностей. Такие вещи с ходу не получаются. Тем более не получаются они в таких вот авральных условиях, когда и сам-то не знаешь и не можешь знать решения той моральной дилеммы, которую ставит перед тобой щедрая на такие штучки Судьба и всегда не упускающее случая предать тебя Высшее Руководство.

Поэтому Горский даже не попытался предпринимать хоть какие-то усилия в этом направлении. Своей целью он поставил нечто другое: он постарался внушить хоо Тооху твердую уверенность в том, что столь бурно разыгрывающаяся на «Цунами» драма есть сугубо внутреннее дело людей — Homo sapiens и, таким образом, никто из корри не несет ни малейшей ответственности за страдания и гибель (если уж таковые будут иметь место) людей «Саратоги» и бойцов, которых придется бросить на их освобождение. Это имело некоторый успех. Но успех далеко не полный. Специалистом по отношениям с корри Сергей Дмитриевич считался отнюдь не номинально — он совмещал активную деятельность в этой области (довольно неплохая «крыша» для постоянного резидента Политического Управления) с основной своей работой уже не первый десяток лет. И совмещал довольно успешно: и статьи, и диссертации, и главы в монографии писал он сам, не пользуясь услугами авторов-«невидимок». А потому прекрасно понимал, что как бы ни «резало» его время, как бы ни давили обстоятельства, а добиться своего от корри — тем более от корри, уполномоченного (пусть даже чисто формально) принимать некие решения, — можно, только проявив исключительное терпение и выдержку.

Поэтому на раздраженный вопрос капитана он ответил только вежливой улыбкой. Помимо всего прочего улыбка эта должна была напомнить милейшему Федору Павловичу о том, что чрезвычайный комиссар, конечно, без всяких оговорок признает за ним его капитанское право действовать, не считаясь с секретными инструкциями и негласной субординацией людей Директората... Обстоятельства и впрямь того требуют. Но они преходящи, обстоятельства эти. Уйдут, дымом рассеются, дурным сном забудутся. И вот тогда — не тревожно ли вам, Федор Павлович, будет припоминать о том, как вы повышали голос да покрикивали на друга своего? Друга, поставленного, кстати сказать, для того, чтобы самому голос возвышать да покрикивать на нерадивых исполнителей воли Высшего Руководства, а не выслушивать в свой адрес солдафонские колкости.

Впрочем, Сергей Дмитриевич и впрямь гимназисткой не был и мог бы гораздо большее стерпеть — необидчив он был, когда речь шла о деле. На то он и чрезвычайный комиссар.

— На данный момент, — доложил он, выдержав предельно короткую паузу, — хоо Тоох практически нейтрализован. Формально он держит совет со своими офицерами, но фактически устранился от активного участия в событиях. Он дал мне понять, что прямое участие в вооруженной операции, в которой могут погибнуть люди, нежелательно. Крайне нежелательно. В ответ на это я и заверил его, что наш э-э... полуэкипаж воздержится от того, чтобы обращаться к своим напарникам с просьбами об участии в действиях, связанных с сугубо м-м... С сугубо межчеловеческими отношениями. На какое-то время нам дан карт-бланш, капитан.

— И слава богу, — вздохнул Манцев и, дав Горскому понять, что он еще понадобится ему — здесь и немедленно, — резко повернулся к торопливо поднимающемуся в рубку доку Лошмидту.

— Ваши успехи, господа академики? Удалось вам найти этого Чорриа? Он согласен вести переговоры? Выдвигает какие-нибудь условия? — быстро, не давая профессору времени на то, чтобы углубиться в размышления, посыпал вопросами второй капитан.

— Мерзавец нашелся сам, — устало огрызнулся профессор. — Первое, что он от нас потребовал, — снять защитное поле с блокированных отсеков. Но быстро отступился. Оставил, так сказать, вопрос открытым. Я... Мы с полковником несколько охладили его пыл. Слава богу, не только у них на руках все козыри. Этот тип несколько смешался, когда мы довели до его сведения, что его приятель находится в наших руках — равно как и все управление «Саратогой»...

— Вот как? А он что, был не в курсе того, как обстоят дела там, на борту лайнера? — с порядочной долей искреннего удивления осведомился капитан.

— Нет, не был, — пожал плечами Лошмидт. — Это было для негодяя сюрпризом. Так же, впрочем, как и для всех.

— Ну что же... — не без удовлетворения констатировал второй капитан. — Это, по крайней мере, недвусмысленно говорит о том, что со связью у них дело обстоит плохо. Это работает на нас. Но вот этот козырь с захватом рубки вы выложили, пожалуй, рановато. Полковник Йонг продолжает переговоры?