Журнал «Если», 2009 № 11

Он пораженно глядел на нее.

— Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?

— Именно то, что и сказала. — Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. — Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.

Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.

Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.

— Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.

Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб — и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил — и это когда все между ними стало так хорошо!

Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.

А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!

— Джина, дорогуша? Можно войти?

— Да ты уже вошла, — отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Синатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.

— Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? — спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.

Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:

— Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.

О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завещать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.

— О, дорогая, — воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…

Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.

— О, дорогая, — повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.

Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.

А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!

Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse — он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити в Театр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..

Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.

— Не могли бы вы повторить. Боб?

— Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!

— И тем не менее не могли бы вы повторить. — Она даже смогла изобразить улыбку.

На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.

— Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… — Он наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. — Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощущал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука — коллективно разом.

Разум, мысленно поправила его Анна. Коллективный разум. Ну, и что в этом странного? Она неоднократно испытывала это ощущение на сцене, когда исполнялся групповой танец, и каждый из партнеров выходил за пределы своей индивидуальности, и вся группа становилась единой сущностью, слитно движущейся под музыку и создающей нечто прекрасное. Переживание таких моментов заменяло ей религию.

Боб продолжал рассказывать, что говорили другие люди на собрании, отчаянно пытаясь этим безграмотным отчетом добиться ее благосклонности. Анна это сознавала, но все равно отключилась. Она думала о Беннете, с которым у нее устанавливалась фантастическая связь на сцене и за ее пределами. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, запах канифоли, которой натерта сцена, возносится, подобно ангельскому образу, и она сама воспаряет и летает…

— Расскажи еще раз, — попросил Джейк.

— Снова?! — Это уже в третий раз! Не то чтобы Керри была против. Он ни разу не слушал ее так внимательно, — никто ее не слушал так внимательно после смерти Джима. И опять же не то чтобы она хотела возвращения Джима. Ее передернуло при одной только мысли об этом. Под конец это была самая настоящая война. — Но зачем? Не хотите же вы сказать, что верите в эту чушь с коллективным разумом?

— Нет, конечно же, нет. Без доказательств не поверю… но Эрдманн ученый. Что еще он такого знает, о чем не сказал тебе?

— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Она действительно не понимала, тот разговор был выше ее понимания. Электроны, фотонные детекторы, эксперимент с рассеянием на двух щелях, неустранимое влияние наблюдателя… Память-то у нее была хорошей, но ей не хватало образования, чтобы правильно истолковать термины. Собственное невежество злило ее.

— Ты сказала, что Генри испытал два приступа с этой «энергией», когда ты находилась рядом с ним. А другие приступы случались, когда тебя рядом не было?

— Откуда мне знать? Вы лучше его самого спросите.

— Я спрошу. Я их всех спрошу.

— Все это звучит так глупо для меня, — бросила она и тут же сама испугалась собственного тона. Но Джейк просто посмотрел на нее задумчиво.