Царь Мира

— А машина?

— Пока неизвестно. Взорвалась, но причину еще не установили.

— Комиссия будет раскручивать?

— Скорее всего.

— Есть вообще ясность, что той ночью произошло? — спросил Кабанов.

Этот вопрос поначалу интересовал Самарина чисто в информативном плане: он хозяин города, и он должен быть в курсе. Когда он узнал, что одним из погибших был Припадок, он попросил Кабанова навести справки. Его мало волновали спятивший мент и режиссер с сотрясением мозга. Но когда он узнал, что пострадала и Алина, Кабанову пришлось заняться этим вопросом всерьез. Теперь же, после гибели касьяновцев, в пору было объявлять чрезвычайное положение: то, что ребят убрали при выполнении задания, полученного от Ляшенко, то есть от Самарина, говорило о том, что некто посягнул на власть Купона (такова была кличка Самарина, полученная еще во времена «застоя», а почему — история умалчивает).

— Пока все в тумане, — пожал плечами Батищев. — Арестовали Клюкина и Калинина, допрашивали, но толком ничего не ясно.

О версиях Ващенко майор Кабанову уже сообщал и повторяться не стал.

— А этот режиссер, Власов?… — как бы невзначай спросил Кабанов. Пока он не хотел говорить Батищеву, что гибель касьяновцев может быть связана с попыткой проучить режиссера.

— А что он? Ему досталось. В общем-то ни за что. По одной версии, Припадок искал зеркало, а его как раз нашел Власов и притащил в театр. А потом — я уже говорил тебе — оно оказалось у эксперта.

— Что за зеркало — тоже неясно? — спросил Кабанов. — Нет.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Кабанов. Ничего нового от майора он не узнал, лишь убедился, что органы, несмотря на помощь Москвы, тоже в тупике. — Ладно, — сказал он, протягивая майору конверт. Тот кивком поблагодарил. — Если что новое обнаружится, сообщи. Мы попробуем по своим каналам тоже узнать что-нибудь.

Обмен информацией должен быть взаимовыгодным — это понимали и Самарин, и Батищев. Деньги деньгами, но человек Самарина должен был делать служебную карьеру и тем самым получать доступ к большему объему информации.

Эдик не умел молиться. Иногда, в минуты отчаяния, понимания беспросветности своего существования, он бормотал что-то вроде молитвы. Как ребенок, он обижался на судьбу, не даровавшую ему ни красивой внешности, ни физической силы, ни таланта, ни хитрости, ни стальной воли. Слезы подступали к его глазам, но и тогда он взывал не к Богу, а словно бы к своему отражению, к тому человеку, которым он мог бы стать, если бы раскрылся, полностью реализовал хотя бы отпущенный ему скудный потенциал. Может быть, это было своего рода предчувствием своей судьбы — ведь именно это идеализированное отражение теперь слилось с ним и преобразило его.

Но если со слабостями было покончено, перед ним стояла другая задача — совладать со своей силой, использовать новые возможности так, чтобы вознестись и не погибнуть, сохранить любовь и воплотить массу несбывшихся мечтаний. Многое теперь было ему подвластно, но все известные цели были стандартны: завоевание власти, богатства, славы. Все это казалось нужным, но вместе с тем было связано с какими-то обязанностями, изменением личности, приспособленчеством. Может, нужно было занимать какую-то должность, сопряженную с властью; затевать какое-то дело, чтобы заработать деньги и увеличивать их количество, наконец, ставить спектакли? Во всем этом была какая-то скучная обязательность, не было игры, а ему хотелось именно игры, легкости. «Олимпийское», пришло ему на ум слово. Да-да, именно это. Божественная легкость, аристократизм, непринужденность, мифы. Он хочет быть равным древнегреческим богам-олимпийцам, он хочет творить новые мифы. Дистанцироваться от всего, что «человеческое, слишком человеческое». Не быть президентом страны, банка, корпорации, не быть звездой шоу-бизнеса, не быть мрачным тираном, чей трон тем выше, чем больше под ним трупов.

Но как все это осуществить? Кем он должен стать? Как себя вести? Одно бесспорно — начать надо не с насилия, пусть этот эпизод на свалке забудется как кошмарный сон. Начать надо с чуда, ибо ничто так не увлекает и не зачаровывает людей, как чудо. И еще — слишком трудно будет ему, если рядом не будет друзей. Он уже думал о своей команде. Значит, ее надо создавать. Чудо — и команда. Это можно совместить, торжествующе усмехнулся Эдик. Теперь он знал, с чего начинать.

— Воронина Алина Ивановна, актриса драматического театра. Правильно?

Тон у Ващенко был слегка игривым, как, впрочем, у большинства мужчин, впервые увидевших Алину.

— Да, — сухо ответила она.

— Я надеюсь, что не задержу вас надолго, — несколько двусмысленно начал полковник и, почувствовав это, тут же добавил:- И что наша встреча будет, так сказать, взаимоприятной.

Алина чуть пожала плечами в ответ на неологизм, но промолчала.

— Мне бы хотелось, чтобы вы подробно, ничего не упуская, рассказали о том, что произошло в тот вечер понедельника, и при каких обстоятельствах вы получили травму. Наш разговор будет записываться на магнитофон, в конце беседы вы получите возможность прослушать запись и подтвердить ее подлинность. Итак…

— В тот вечер у нас была репетиция. Я должна была зайти к Сергею, к Калинину — мы обычно встречались по понедельникам. Но из-за репетиции не смогла и сказала ему, что встретимся в театре. После репетиции он ждал меня в гримерной. Мы поговорили, и он ушел.

— О чем вы говорили?

— О наших отношениях. Я чувствовала необходимость на время расстаться, и он с этим согласился.

— Так вот взял и спокойно согласился?

— Он человек сдержанный. Если ему и было неприятно, он этого не выказывал. Во всяком случае, никаких скандалов и резких фраз не было. Он ушел.

— То есть не предложил проводить вас, хотя время было позднее, не спросил, уж извините за бестактность, не появился ли у вас кто-то другой?

— Кажется, спросил. Я сказала, что это не имеет значения.

— А если я задам тот же вопрос?

— Я могла бы ответить так же, но… хорошо, я отвечу прямо, все равно этого не скроешь, да и зачем… Это Эдуард Власов, наш режиссер.

— Вот так да, — проговорил полковник, — а Калинину вы об этом не сказали?

— Нет.

— Но он мог догадаться? Ведь тогда в театре, если я не ошибаюсь, вы остались втроем: Калинин, Власов и вы?

— Да. Не знаю, догадался ли он. Во всяком случае, никаких вопросов по этому поводу не задавал. Мы очень коротко поговорили, и он ушел.

Ващенко подумал, что эти слова «он ушел» Алина повторила, трижды, будто настаивая на этом. Это неспроста, она, по-видимому, пытается выгородить Калинина. Почему? Раскаяние? Любовь? Если у них была обычная ссора, она в запальчивости упомянула Власова, а может быть, и действительно с ним спуталась, а теперь чувствует свою вину за случившееся. Женщины часто проникаются страстью к тем, кто в порыве ревности избивает их, подумал Ващенко. С чего он это взял, объяснить бы он не смог.

— Хорошо. Итак, он ушел. Время вы не помните?

— Нет, не помню.

— Власов оставался в тот момент в театре?

— Да.

— Что было после того, как ушел Калинин?

— Я сидела в кресле, ждала Эдуарда. Кажется, немного задремала… а когда я открыла глаза, мне показалось, что в комнате кто-то есть. И я не знаю, как это случилось… то ли из-за отблесков фонарей на улице, то ли еще что-то, но мне показалось… даже скорее привиделось… будто какой-то призрак в комнате… Я вообще-то эмоциональная, и у меня такое бывает… в общем, я страшно напугалась, вскочила, попятилась и упала.

— И что же потом?

— Я потеряла сознание, очнулась уже в больнице.

— Как выглядел этот призрак? — несколько саркастично спросил Ващенко, предвкушая разоблачение лжесвидетельницы.

Алина пожала плечами:

— Ну… он будто бы светился… И был похож на человека… Но какое это имеет значение, это просто галлюцинация!

— Имеет значение, — внушительно сказал полковник. — У вас было окно разбито. Может быть, этот призрак выскочил в окно?