Русская весна

Илья легонько похлопал ее по руке – все ее тело отозвалось мгновенной дрожью. Этот красавец, который слыл среди женщин отчаянным сердцеедом и едва ли встречал у них большое сопротивление, еще никогда не прикасался к ней так, как сейчас.

– Бедная, бедная Сонечка, – сказал он. – Может, беда как раз в том, что еще... Еще недостаточно запуталось.

– Ох, Илья! – Она отпихнула его легким толчком, хихикнув, как девчонка.

Илья потянулся и томно развалился на кушетке.

– Ей-богу, правда, – сказал он. – Я не могу считаться специалистом мирового класса по семейным неурядицам. До сих пор удавалось избегать тенет супружеского блаженства. Ну, а если говорить о разочарованиях чужих жен, тут я, пожалуй, неплохо знаком с явлением. И должен сказать...

– Может, не надо, Илья?

– Может, и не надо. Но, с другой стороны, я порядком напился и могу отбросить благоразумие, если оно у меня есть... А это значит... – Он почесал в затылке. – Так о чем шла речь?

Соня рассмеялась.

– Зная вас, могу предположить, что о сексе, – сказала она.

– Конечно! В этом-то деле я могу считаться экспертом!

– Да вы просто хищник, Илья Сергеевич!

– Это я-то? – надменно сказал Илья. – Ничего подобного! Никогда не навязывался женщине против ее желания.

– У вас просто не было в этом необходимости.

– Это совсем не так! – воскликнул Илья. – Ну, женщины не обделяли меня своим вниманием, верно, но это не значит, что мне не приходилось воздерживаться от запретного плода!

– Да ну! Это от кого же?

– От вас, Соня Ивановна, – сказал он.

– От меня? – чуть слышно промолвила Соня. Приятный испуг вспыхнул у нее в груди, опустился по животу вниз и растаял предательским теплом. – Перестаньте, Илья, – мягко сказала Соня и протянула руку, чтобы опять оттолкнуть его. Но когда ладонь коснулась его груди, – то ли зубровка, то ли еще какая неведомая сила сыграла с ней странную шутку, и она не сразу отняла ладонь, ощутив биение его сердца.

– Я перетрахал не меньше трехсот женщин, – сказал Илья, глядя ей в глаза, – я был настоящим стахановцем! Как истый герой соцтруда, я в сотню раз перевыполнял пятилетний план. Трахнуть любую для меня раз плюнуть. Но, честно говоря, у меня никогда не было женщины, которую уважал бы по-настоящему, как уважаю вас, мой верный друг...

– Ох, Илья, вы заврались, уши вянут! – томно возражала Соня.

– Я говорю правду! – воскликнул он. – Мы работали вместе, обедали вместе, пили вместе... Все степени близости, кроме одной. За чем же дело стало?

– Вы совсем пьяны, Илья Сергеевич!

– Да и вы хороши, Соня Ивановна!

– Что ж, трудно возразить...

– Тогда покоримся?

– Покоримся чему?

– Космической неизбежности, – буркнул Илья, крепко обхватил ее и прижался губами к ее губам. И на этом пришел конец ее размышлениям.

XIII

Видавший виды грузовичок-пикап стал взбираться на поросшие хвойным лесом отроги Скалистых гор, и Роберт Рид ощутил наконец, что попал в Америку своей мечты. Ту Америку, где битники, бродяги и хиппи голосуют на дорогах, пробираясь на попутных через Континентальный водораздел в сказочную Калифорнию. Как часто он читал об этом в старых романах в Париже! И теперь он здесь...

Позади остались Денвер и Новый Орлеан, Чикаго и Майами, Вашингтон и Нью-Йорк, и ужасные десять дней, избавившие его от многих иллюзий, в том числе от первоначального плана – воспользоваться карточкой компании «Эйр-Америка» и знакомиться со страной, прыгая зигзагами из города в город в общем направлении на Лос-Анджелес.

Ибо все, что он видел, помимо обшарпанных салонов отживающих свой век дозвуковых самолетов, облупленных аэропортов и грязных комнат в вонючих отелях, выстраивалось в бесконечную серию мрачных иллюстраций к современной американской действительности. Пожалуй, и сама сестрица Франя не придумала бы ничего более отрезвляющего.

Нью-Йорк оправдал свою скандальную славу полностью, и хуже того. Сотни воткнутых в небо башен – и закопанные в кишащий крысами мусор подъезды и нижние этажи. Изысканные рестораны – и лотки, с которых торгуют какой-то зажаренной на вонючем масле дрянью. У статуи Свободы каждого входящего ощупывали металлоискателями и обнюхивали в поисках взрывчатки, прежде чем пропускали на бесконечную винтовую лестницу, ведущую наверх, к короне. Центральный парк с палаточными городками и патрульными бронемашинами. Нищие и проститутки на Уолл-стрит, прямо напротив знаменитой биржи. Оживший кошмарный мультфильм о язвах американского капитализма! Побродив день, ночь и еще день, Бобби понял, что с него хватит, и полетел в Вашингтон на допотопном «Боинге-747», у которого через сорок минут после взлета заглох один из двигателей...

Вашингтон оказался попроще. В центре – относительно недорогие, вполне приличные туристские отели; по окраинам, которые Бобби видел из окна автобуса по дороге из аэропорта в город, – жуткие трущобы. Они напоминали лачужные города вокруг сияющих центров африканских столиц, и жили здесь тоже сплошь черные. Столица сделала ставку на туризм – единственный источник дохода, помимо государственных дотаций, и целая армия полицейских бесцеремонно охраняла мраморный центр от жителей окраин. Проверяли каждого чернокожего, если он был одет не по стандартам среднего класса. Так что центр города превратился в своего рода патриотический Диснейленд.

Бобби, как и большинство туристов, записался на двухдневную экскурсию. Его свозили к памятнику Вашингтону и провели по палатам сената. Он увидел мемориал Линкольна и мемориал Джефферсона, Белый дом и Арлингтонское кладбище. Вместе с группой бодро протопал по Национальному аэрокосмическому музею и Библиотеке Конгресса. Пентагон, Вьетнамский мемориал и памятник взорвавшемуся «Челленджеру» почему-то в программу не вошли. Экскурсанты обречены были слушать чванливую шовинистическую болтовню, словно все гиды бубнили по одной бумажке, как оно, наверное, и было. У памятника Джорджу Вашингтону туристам напоминали о его предостережениях насчет контактов с упадочной Европой. Аэрокосмический же музей символизировал новый образ – страны, имеющей на вооружении «Космокрепость Америка» и потому плюющей на весь враждебный ей мир.

Доджеровская куртка Бобби оказалась весьма кстати: экскурсанты, проглотив очередную порцию болтовни, принимались наперебой поносить коварных русских и вероломных европешек. Публика была заодно: Европа продала цивилизацию безбожному коммунизму, а последняя надежда человечества – американская военная мощь. Бобби понял, что ему здесь лучше помалкивать.

К ночи жизнь в Вашингтоне замирала; экскурсоводы недвусмысленно давали понять туристам, что покидать центральные кварталы опасно для жизни. Так что два вечера подряд Бобби смотрел телевизор в своей комнатушке в отеле, пока его не стало тошнить от американских программ – эротика вперемежку с бесконечными сериалами, прославляющими военные подвиги американцев: во второй мировой войне, в Корее, на Кубе...

Но из всех виденных Бобби городов самым впечатляющим оказался Майами. Он кишел солдатами сухопутных войск, моряками, летчиками, торговцами оружием, спекулянтами, шлюхами, политическими беженцами; здесь была главная база США по подготовке военных и политических операций в странах Латинской Америки и Карибского бассейна. Ни для кого здесь не было секретом, что большая группа военных кораблей вот-вот установит блокаду побережья Мексики. В переполненных барах догуливали моряки, галдели парашютисты, со дня на день ожидающие десантов на Веракрус и Мехико; морские пехотинцы уже вернулись из Венесуэлы и Аргентины; обогащенные лихими солдатскими историями, озверевшие от алкоголя, они были готовы выйти из бара и снова убивать – за Бога, за свою страну и просто так.

Здесь грезили о президенте, который сумел бы на деле осуществить доктрину Монро, угодную Господу Богу, и вышибить вонючих европешек с Бермуд, Кюрасао, Кайенны, Мартиники и вообще из Западного полушария. А потом надо будет еще разобраться с Канадой, которая до сих пор смеет входить в Британское Содружество. Бобби пробыл в Америке уже десять дней и, как все туристы из Франции, видел только города. Теперь между ним и Западным побережьем оставались только Феникс, о котором никто не мог сказать доброго слова, Солт-Лейк-Сити, по сей день считающийся оплотом мормонской теократии, да Лас-Вегас, о котором Бобби не хотел даже думать.