Двери паранойи

ушался. Я имею в виду – охранник. Остановился сразу же, чуть ли не с поднятой ногой. Возможно, что-то было не так с силой тяжести, но равновесия он не потерял.

В этот момент наши глаза встретились. Ни его лицо, ни стеклянные шарики нисколько не изменились. Он просто заново нацелил свою пушку.

– Назад, тварь! – приказал тот же голос. Не мужской и не женский. Не детский и не старческий. Лишь легкий незнакомый акцент придавал ему хоть какую-то индивидуальность. – Вон отсюда!

Охранник немедленно развернулся, подставив мне спину, которая была украшена огромным выходным отверстием. Пуля вырвала приличный кусок мяса вместе с тканью рубашки и пиджака. В ране шевелилось что-то розовое, и даже виднелось удивительно белое ребро.

– Седьмая колыбель, – сказал голос.

Охранник удалился, и дверь за ним захлопнулась. По-моему, ему указали пункт назначения. Подними меня сейчас среди ночи, и я повторю эти слова: «седьмая колыбель». Что-то было в этом – в колыбелях и гробах, – какой-то намек на мистический круговорот жизни и смерти, незаметное перетекание одного в другое…

Тогда я, конечно, ни о чем подобном не думал, а просто ждал, пока невидимка займется мной. В том, что меня оставили на десерт, я даже находил нечто утешительное. Все-таки врагом быть почетнее, чем случайной жертвой обстоятельств. Тут я согласен с Клейном.

Однако я ждал напрасно, обездвиженный своей овечьей робостью, – ждал в тишине, которая придавила меня, как подушка, приготовленная для удушения. Муравьи бесшумно копошились в изумрудной чаше, сцепившись в отвратительную живую губку, но ни одному из них не удалось выбраться оттуда…

Наконец я понял, почему все эти мучачос из «Маканды» – от Виктора до охранника – внушают мне трепет, граничащий со страхом. В них не ощущалось жизни, а значит, слабости, уязвимости, желания уцелеть. Они были словно части гигантского механизма – равнодушные к собственной судьбе и судьбе целого, мертвые, холодные, безжалостные и таинственные. И так же, как ресурс металлических деталей, их ресурс был велик, практически бесконечен, во всяком случае, намного больше человеческого. Если, конечно, не найдется кто-нибудь, кто уничтожит их намеренно или нечаянно, – сильный враг или даже бессмысленное дитя, действующее по неведению и ломающее чужие игрушки. Безумное дитя.

– Пошли вы все на хер! – сказал я громко и неожиданно для самого себя. Я опустился ниже отметки, после которой наступает безразличие ко всему. Временное, конечно. Этого времени мне хватило на то, чтобы пройтись вдоль вешалок и подобрать себе одежду.

Мной овладело совершенно дурацкое чувство: комната, в которой я находился, была пуста; но где-то совсем рядом, лишь в незначительно смещенной реальности, комната НЕ БЫЛА ПУСТА. Минимальное и неизвестное смещение целиком зависело от невинной овечки Макса, а ему эта шизоидная рулетка начинала надоедать.

Поскольку я хотел раствориться среди персонала «Маканды», то и прикид подбирал соответствующий. Строгую черную пару примерно моего размера