Слышишь, Кричит сова !

И еше одно успел узнать Иван: в городе есть несколько точек, где с временем происходят еще более необычные - на его, конечно, взгляд,- штуки. Постоянно и последовательно меняющиеся таблички "Закрыто..." на дверях столовки объяснялись тем, что в этой точке время было замкнуто на себя и движение его по кругу отмечал круговорот табличек.

"Бухвет" же, где ему посчастливилось познакомиться со Сверливым, был фокусом, узлом, в котором перекрещивались, прочно перевязывались пути, пронизывавшие в разных направлениях кубическую толщу времени.

Эти два факта оказались для Ивана совершенно бесполезными. От попыток пообедать в столовой он отказался давно. Мысль же воспользоваться на худой конец "Бухветом", чтобы выбраться из этого времени, была Иваном без долгих размышлений отброшена, поскольку ему совершенно ни к чему было менять шило на мыло: ему не нужно было ко двору Владимира Мономаха или на бои гладиаторов в Капуе, ему нужно было домой и только домой.

Здесь картина была совершенно ясная, как в популярной песенке: "Париж открыт, но мне туда не надо..." Третья же "точка", как выяснилось впоследствии, и стала той искомой опорой, с помощью которой Иван Жуков мог попытаться вывернуться из этого мира.

Справедливости ради надо сказать, что Иван понял это не сразу.

Однажды под вечер, прогуливаясь, он забрел в заброшенный уголок Соборного парка. Иван увидел столпившихся в кружок людей, и опять не придал этому никакого значения. Филателисты, наверное,- подумал Жук,- или болельщики футбольные...

Но это были не футболисты и не филателисты.

Правда, узнал об этом Иван несколько позже, потому что, увидев в пустынном обычно углу парка неизвестно зачем собравшихся людей, он предпочел из осторожности обойти их, благо, тропинка как раз сворачивала за кусты.

В толпе он углядел несколько полузнакомых лиц, но это его не остановило. Марок он не собирал, болельщиком не был, а впросак попасть можно было запросто. Случись это раньше, Иван, подавленный обилием первых впечатлений, скорей всего и не вспомнил бы на следующий день о виденном в парке, тем более, что ничего необычного он не заметил. Но теперь, когда он уже привык почти автоматически примечать все вокруг с тем, чтобы при первом же случае расспросить Гая Петровича, в какой-то клеточке памяти отпечатался и этот совершенно непримечательный на первый взгляд эпизод.

В тот же вечер Иван, сидя со Сверливым в "Бухвете", между двумя кружками кваса вскользь помянул о Соборном парке - дескать, и у вас водятся филателисты, хотя вроде писем писать некуда.

- Что это еще? - удивился Гай Петрович.

Иван, как сумел, пояснил собеседнику, кто такие филателисты.

Гай Петрович с сомнением покачал головой: - Никогда не слыхал, чтобы коллекционировали что-нибудь кроме трехкопеечных монет. Впрочем, видимо, всякое бывает...

За соседним столом, щуря рысьи глазки, переругивались негромко, угрожающе покачивая малахаями, трое.

Иван скользнул по ним равнодушно, но те заметили и еще ниже наклонились друг к другу. Жуков вспомнил картинку в школьном учебнике: беременная тетка, на последнем месяце, наверное. На плече колчан, на голове ушастая шапка. Так древний китайский художник изобразил хана Батыя. Эти трое были сухощавые, поджарые, но точно в таких шапках. "Ишь куда их занесло",- подумал Иван и тут услышал обиженный голос Гая Петровича: Кажется, вы меня не слушаете, Иван Петрович?

Так Иван чуть не пропустил мимо ушей то, что в самом скором времени снова привело его в заброшенный сарай маслобойки. Обиженный Гай Петрович все же простил великодушно своему собеседнику его невольную рассеянность и подробно пояснил ему, зачем собираются по вечерам в Соборном парке те, кого Иван принял за филателистов или болельщиков.

Точности ради нужно сказать, что и здесь Жуков чуть не проворонил свой шанс, посчитав, что упражнения в Соборном парке к нему никакого отношения не имеют. Должно было пройти целых три дня, прежде чем, буквально подброшенный с кровати неожиданно вспыхнувший догадкой, Иван кинулся в хозяйственный магазин покупать рас кладушки, которым предстояло стать лестницей-стремянкой...

Пахло хомутами, масляной краской и еще чем-то неожиданно вкусным. Иван притворил за собой дверь и огляделся.

- Есть кто? - шагнул он вперед, почему-то подумав тут же, что никто не откликнется. Но из-за приземистой бочки на прилавке отозвался тоненько голосок: - Есть...

Жуков, перешагивая через ящики с гвоздями и банками, подошел. Примостившись у прилавка за бочкой, сидела, уткнувшись в толстую книгу, молоденькая девчонка, закутанная в телогрейку не по росту. Иван чуть не ахнул-за прилавком хозмага сидела кассирша кинотеатра Феня Панкрашкина. Та самая Феня, с которой он как-то станцевал добрый десяток фокстротов на трошинской танцплощадке, в результате чего был традиционно отозван "поговорить" в сторонку. Там, в сторонке, парни с Залиманской магалы говорили с ним минут десять и в основном это был монолог Генки Филатова с кожзавода. Иван, правда, попытался превратить "беседу" в диалог, успев пару раз садануть Генке под дых, но Генка был оратор известный, так что пришлось Ивану целую неделю ходить с малоприятным лиловым украшением под глазом.

И хоть случилось это совсем недавно - примерно за месяц до окончания постройки чертовой машины, Феня, эта Феня, его, конечно, не узнает, с некоторой даже горечью подумал Иван, хотя ясно сознавал, что виной тому не короткая женская память.

- Раскладушки есть?-стряхнул некстати всплывшее воспоминание Иван.

- Угу,- не отрываясь от книги, буркнула Феня.

- Читать на работе вроде не положено,- попытался привлечь ее внимание Иван.

-- А вот и положено! - не обижаясь на замечание, пояснила Феня, оторвавшись, наконец, от чтения.- Книга - источник знаний!

- Очень толстый источник! - усмехнулся Иван. - Прочитаешь и - прямо в академики.

Феня, заложив страницу, отодвинула книжку. Иван краем глаза приметил название - "Цепы на электричество при дворе короля Артура".

- Так что вы спрашивали? - Фенин голосок дрогнул, и Жуков увидел, что смотрит она на него с каким-то удивлением и даже страхом. "Неужто узнала?" - подумал Иван, но тут же отмахнулся от этой мысли и сказал: - Да мне раскладушки. Штуки четыре.

- Я сейчас,--кивнула Феня и отступила за бочку.

Облокотившись на прилавок, Иван ждал, оглядывая магазинные полки. И снова сквозь запах хомутов, керосина, масляной краски пробился другой, полузнакомый, но очень вкусный запах. Иван принюхался - пахло от бочки, стоявшей на прилавке. Он потянулся, сдвинул тяжелую крышку. Почти до самых краев бочка была наполнена чем-то густым и черным. "Деготь, что ли?" мелькнула мысль. Но запах! Не нужно было быть особенным гурманом, чтобы понять - в бочке, грузно придавившей стойку, был джем,- да еще какой! сливовый - любимый джем Ивана. К чудесам такого рода Иван вроде бы должен был привыкнуть уже - в газетном киоске тоже ведь черт-те что только не продавалось, но даже там не было такого. А тут среди хомутов, цинковых тазов, сваленных кучей лопат и граблей стояла бочка с джемом.

Хлопнула невидная отсюда дверь, что-то звякнуло, зацепившись, и следом за этими звуками появилась Феня, нагруженная алюминиевыми раскладушками.

- Больше нету,- сообщила Феня, сваливая раскладушки на прилавок.- Все.

- Больше не надо,- успокоил ее Иван и, помедлив, кивнул на бочку: - А это что - не берут?

- Как когда,- неохотно сказала Феня.- Перед техосмотром очередища -не продохнешь. А так - вот, стоит.

- Чего так? - чувствуя, что он ничего не понял из Фениного разговора, наугад спросил Иван.

- А так-целый год скрипят-скрипят, а перед техосмотром спохватываются.

- Да кто спохватывается? - не выдержал Жуков.

- Извозчики, кто же еще? - удивилась Феня.- Телеги часто мазать скупятся. А на техосмотре с них за это спрашивают. Вот и спохватываются, когда время подходит.

- Джемом колеса мажут?-не поверил своим ушам Иван.