Звездный скиталец (С иллюстрациями)

— Кто его знает? — Симмонс почесал переносицу. — С наличными чувствуешь себя как-то увереннее. Посмотрим.

На лестнице показался Ислам Ходжа и в изысканных выражениях сообщил, что его величество приглашает гостей вниз. Симмонс заверил, что они не заставят себя ждать. Кушбеги кивнул и скрылся.

— Тебе, наверное, лучше говорить с ханом тет-а-тет, — сказала Эльсинора. — Если этот тип будет увиваться рядом, я возьму его на себя.

Симмонс усмехнулся и покачал головой.

— Ты что-то имеешь против?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— В лексиконе. Есть в нем что-то от преступного мира.

— Дорогой мой! — рассмеялась она. — То, для чего мы с тобой сюда приехали, в любом обществе квалифицируется как преступление. Так что бог с ним, с лексиконом.

Уговорить хана, вопреки опасениям, оказалось нетрудно. Стоило Симмонсу предложить венценосцу два мешка золотых монет, согласие было получено, а еще час спустя фирман о назначении Джумабая Худайбергена правителем Ханкинского бекства, скрепленный подписями и печатью, был торжественно вручен супругам. Обговорив детали и формальности и условившись о сроке вступления в должность новоиспеченного бека, Симмонсы простились с ханом и кушбеги и под охраной трех нукеров отправились в Хиву.

Карета, упруго покачиваясь на рессорах, катилась по пыльной дороге. Садилось солнце. Небо за окном кареты приобретало оранжево-золотистый оттенок. Путники, издали завидев карету и нукеров, спешили свернуть с дороги и переждать где-нибудь в стороне, а если это не удавалось, — падали ниц и оставались в этом положении, пока карета проезжала мимо.

Лишь один всадник, ехавший в ту же, что и они, сторону, оглянулся и продолжал свой путь.

— Скажите на милость, какой храбрец! — удивилась Эльсинора, когда они уже почти поравнялись с ним.

— Этот-то храбрец мне и нужен, — пробормотал Симмонс, высунулся из кареты и окликнул всадника:

— Аваз!

— Да, таксыр? — Юноша подхлестнул свою лошаденку, и она затрусила вровень с каретой. Лицо Аваза было задумчиво и спокойно.

— Пересядь к нам, — предложил Симмонс. Аваз кивнул. Карета остановилась. Юноша передал поводья своей лошади одному из нукеров, открыл дверцу и сел напротив супругов. Карета тронулась. Солнце опустилось за горизонт. Вполнеба полыхал закат, и в его желтоватых призрачных отсветах лицо юноши казалось выточенным из янтаря.

— Я уже решил, что мы тебя не нагоним, — сказал Симмонс.

— Нукеры бросили шейха посреди дороги. Я помог ему дотащиться до ближайшего дома. Он совсем плох.

— Ты уверен, что поступил правильно, оказав ему помощь?

— Человеку надо помогать в беде.

— Даже если этот человек враг?

— Шейх просто глуп. Его злоба — от невежества.

Эльсинора смотрела на Аваза с нескрываемой жалостью.

— Может быть, ты и прав, Аваз. — Симмонс похлопал себя по карманам, но сигарет не было. Он сплюнул за окно и отер губы платком. — Что ты намерен делать, мой мальчик? Теперь, когда ты все знаешь?

Прежде чем ответить, юноша долго смотрел в окно. Быстро темнело. Проплывали изуродованные стрижкой тутовые деревца вдоль дороги. Где-то далеко-далеко сверкнул огонек.

— Там… Под деревом на кладбище… Был я? — спросил Аваз не оборачиваясь. «Он даже не сомневается в подлинности того, что видел!» — удивленно подумал Симмонс.

— Да, Аваз. Это был ты.

— Сначала я решил, что это отец… Только потом… Скажите, — Аваз обернулся и пристально вгляделся в Симмонса, потом в Эльсинору. — Я так и умру там, на кладбище?

— Нет, мой мальчик, — Симмонс покачал головой. Он и в самом деле испытывал к этому юнцу что-то похожее на родительские чувства. — Больного, разбитого параличом, тебя принесут домой. Ты проживешь еще несколько лет и умрешь в нищете и одиночестве. Подумай, Аваз. Еще не поздно. Ты еще можешь все изменить.

Юноша сидел сгорбившись, глядя на свои колени. Когда он снова заговорил, голос его был еле слышен.

— Я… — Он медленно повел глазами куда-то в сторону окна. — Тот, умирающий… Отрекусь от своих стихов, да?..

Симмонсу страшно хотелось сказать «да», но он вздохнул и отогнал искушение:

— Нет, Аваз. Ты до конца останешься верен себе. До самого последнего вздоха.

Аваз Отар-оглы некоторое время продолжал сидеть молча, осмысливая услышанное. Потом выпрямился. Медленно набрал полную грудь воздуха. В полусумраке кареты огнем полыхнули его глаза. И было в них что-то безумное, что-то сатанинское, как у того старика на кладбище Иморат-бобо.

— Значит, все правильно! — Голос юноши снова обрел силу и звонкость. — Значит, ничего не надо менять!!

Копыта коней гулко застучали под сводами ворот Хазараси-дарбаза. Мелькнул фонарь в руках стражника.

— Вы великий палмин, — Аваз наклонился к Симмонсу, отыскал в темноте его руку. Крепко пожал. — Спасибо вам за то, что вы не скрыли от меня правду. Теперь у меня чет больше колебаний. Я знаю, как мне жить дальше. Прощайте!

Он распахнул дверцу, соскочил на ходу.

— Прощайте, ханум, — донеслось из темноты. — Вы самая красивая женщина из тех, кого мне довелось видеть. Будьте счастливы! Будьте счастливы оба!

В доме Соура Юсупа несмотря на поздний час продолжалось гуляние, но супруги, сославшись на усталость, уединились в отведенной для них комнате.

На следующий день хозяин долго не решался потревожить сон гостей, а когда, уже ближе к полудню, постучался в дверь, она оказалась незапертой и в комнате никого не было.

Соур Юсуп забил тревогу, перевернул вверх дном весь. дом, опросил всех домочадцев и в панике помчался в Ново-Ургенч сообщить Дюммелю об исчезновении Симмонсов. По дороге он с ужасом думал о том, какая кара ожидает его за то, что он не уберег хозяев, и приготовился к самому худшему.

Не доезжая до Кармана фаэтон, на котором он ехал, поравнялся с крытой арбой, направлявшейся в Ново-Ургенч под охраной десятка казаков из приданного хану для охраны казачьего полка. Арбакеш был Соуру Юсупу знаком и из разговора с ним Соур узнал, что тог послан к Симмонсу за каким-то очень важным грузом. Доверенный «Дюммель и K°» отчетливо представил себе, какой поднимется переполох, когда арбакеш с казаками явится к Симмонсу, окончательно пал духом и, отдав себя на волю провидения, пристроился к арбе и до самого Ново-Ургенча шепотом молился аллаху, хотя в душе не очень-то надеялся на его помощь.

Каково же было его удивление, когда первый, кого он увидел, подъезжая к дому Симмонсов, был его хозяин, разгуливающий возле фонтана в полотняном костюме и соломенной шляпе-канотье. Не веря своим глазам, Соур Юсуп выскочил из фаэтона, подбежал к хозяину и склонился в поклоне. Тот поздоровался с ним за руку. Рука была как рука, вполне материальная, холеная, с ухоженными ногтями и пахла дорогим одеколоном. Соур Юсуп даже к лицу ее прижал от избытка чувств, мысленно возблагодарил всевышнего и дал обет построить в благодарность возле своего дома минарет, каких в Хиве еще не бывало.

Но не зря говорят, что дорога в преисподнюю вымощена благими намерениями; со временем религиозный экстаз поостыл, и скуповатый Соур Юсуп, правда, построил минарет, но высотою всего каких-нибудь четыре метра, и несколько лет спустя вымахавший рядом карагач скрыл минарет-заморыш от досужих глаз под своей могучей кроной.

Джума проснулся от дикой головной боли. Ломило поясницу, ныли руки и ноги, голова буквально раскалывалась на части. Не открывая глаз, он мысленно восстановил все, что произошло за вчерашний день, и застонал сквозь стиснутые зубы.

Вспомнился разговор с Симмонсом и Эльсинорой, их обещания сделать его беком. Какой там бек! Он провел ладонями по лицу и глубоко вздохнул. Сегодня будут хоронить Гюль, а он здесь. Надо ехать в Ханки. Даже если его там убьют нукеры, все равно надо ехать. Проводит ее на кладбище, а там будь что будет.

Он открыл глаза и поднялся с курпачи. В окно ярко светило солнце. Джума потянулся, разминая затекшие члены, и замер: рядом с его изголовьем на кошме были аккуратно сложены вощеный полосатый халат, батистовая рубаха, суконные брюки, алый поясной платок и мохнатая каракулевая папаха. Поверх одежды лежала кривая сабля на перевязи. Возле двери тускло отсвечивали голенища новеньких яловых сапог.