Сон войны (сборник)

19

…Их было пятеро, оставшихся в живых участников Последней Звездной: сестры-близняшки Бекки и Сара Айсфилд, Люська (Люсьен) Молодцов-Пуатье, Мефодий и дядя Бен. Все они, кроме дяди Бена, родились на «Луаре».

— Бенджамин Смоллет, если тебе что-то говорит это имя, — сказал Мефодий и выжидательно посмотрел на меня. Мне это имя ничего не говорило, и он продолжил.

Когда стало ясно, что такелажники не успевают взять рифы и столкновения с Деймосом не избежать, детей стали спешно загонять в шлюпки. Дядя Бен уже тогда был старик, и в нештатной ситуации толку от него на борту было чуть. Но управлять шлюпкой он все-таки мог, а «Луару» все еще надеялись спасти.

Из четырех шлюпок только две успели задраить люки и отдать концы. И только одна — та, которой управлял дядя Бен, — благополучно опустилась на Марс. Вторая сгорела: она слишком рано вышла из тени гондолы. Если я видел вблизи поверхность Фобоса, я в силах представить себе, как это произошло. Большая красивая вспышка, облачко подсвеченного пара и пять душ в безвоздушном пространстве — четверо из них вполне безгрешны… И все же лучше так, чем когда рвется парус и на гондолу обрушивается мгновенная перегрузка. У такелажников — самая легкая смерть…

— Я просматривал отчеты комиссии ООМ по расследованию, — прервал я. Там фигурируют ДВЕ сгоревшие шлюпки.

— Конечно, две, — Мефодий усмехнулся. — А вам разве не показывали часовню Гвоздя из Левой Стопы Спасителя? У подножия Съерры, на западной границе Карбидной Пустоши? Всем туристам показывают.

— Ну и что? При чем тут часовня?

— Вспомни, как она выглядит: может, поймешь.

— Ладно, будем считать, что понял…

Дядя Бен управлял шлюпкой, а что управляло дядей Беном, для Мефодия так и осталось загадкой. Может быть, случай. Может быть, интуиция. Может быть, Бог. Все, что угодно, только не здравый смысл.

Шлюпку он посадил в местах необитаемых и диких. На западе громоздились отвесные рыжие скалы; не очень высокие, но вполне непроходимые. Не рискуя садиться там, дядя Бен израсходовал последние капли горючего на горизонтальный полет. На восток, насколько хватал глаз, простиралась бурая безжизненная равнина с белыми проплешинами. То, что они сначала приняли за испарения, оказалось тяжелым удушливым слоем ацетилена. Идти в ту сторону без кислородных масок было не самым легким способом самоубийства, а кислорода у них оставалось в обрез… Рация принимала хрипы, щелчки, свист и обрывки развлекательных передач на русском и польском языках (дядя Бен знал и тот, и другой), но то ли ничего не передавала, то ли дядю Бена никто не хотел слушать. Чего у них было достаточно, так это воды и консервов. Можно было либо сидеть в верхней, носовой рубке (расходуя кислород лишь на малышек Айсфилд, а самим обходясь респираторами) и ждать, пока их найдут, либо двигаться на север или на юг, стараясь, опять-таки, держаться повыше, где не так чувствуется ацетилен.

В конце концов дядя Бен и Люська пошли разведать дорогу на север, а Мефодий, как старший, остался с двойняшками. Люське Молодцову было всего лишь девять, а ему аж одиннадцать лет (биологических).

На третий день, не дождавшись Люськи и дяди Бена, Мефодий сам отправился в недолгую разведку. На восток: скорее из любопытства, чем из практических соображений. Дошел до первой проплешины и сразу же повернул обратно: дышать было невозможно. Однако, прежде чем повернуть, откопал свою первую устрицу и почти доволок до шлюпки. Устрица рассыпалась в прах с изумительно чистым музыкальным аккордом, когда он, послюнив палец, потер какой-то завиток.

Потом он еще два раза ненадолго покидал двойняшек и откопал еще две устрицы. Эти он сумел принести. Одна оказалась безголосой. Вторая спела им что-то похожее на волшебную сказку, но очень короткое.

В одну из ночей Мефодий наблюдал восход блистательного Деймоса в новом облачении. Это был один из первых таких восходов, если не самый первый. Мефодий ни разу не видел парус «Луары» на таком расстоянии и в таком состоянии — и не знал, что означает странный вид светила. Ему он не казался странным: просто не соответствовал тому, что было написано в учебнике астрономии. Но вокруг было много такого, что не соответствовало учебникам, и ко всему надо было привыкать.

Ни Люська, ни дядя Бен так и не вернулись.

Спустя еще неделю, когда иссякли не только кислород, но и вода (Ребекка-таки частенько писалась, и трусики надо было стирать), Мефодий собрал тележку, погрузил на нее двойняшек, напялил на них респираторы и покатил на юг. «Покатил» — это, пожалуй, сильно сказано: гораздо чаще приходилось перетаскивать на руках поочередно Ребекку, Сару и тележку. За несколько дней они таким манером преодолели несколько километров. Это был скучный, долгий, почти непосильный путь. Хорошо хоть Мефодий догадался соорудить что-то вроде тента над тележкой: малышки прятались там от пугающих необозримых пространств…

В очередной раз перетащив три своих ноши (две — живых, изнемогших от крика, и одну неподъемную), Мефодий обнаружил, что стоит на дороге. Ему было одиннадцать лет, и он знал, что такое дорога. Теоретически. Он еще ничего не знал ни о гоночных трассах Восточной Сьерры, ни об их предназначении.

Зато когда Сара опять сорвала респиратор, но не закашлялась, а засмеялась, он понял, что здесь можно дышать… Он снял респиратор сначала с Ребекки, потом свой, сел на тележку и стал дышать. И думать о том, какое направление выбрать.

Придумать он так и не успел. Низкий гудящий звук, который он слышал уже в течение нескольких секунд, но не обращал на него внимания, превратился в оглушительный рев, что-то горячее и плотное пронеслось мимо, буквально в сантиметре от тележки, и пропало, обдав их градом щебенки, клубами пыли и дурно пахнущих брызг. Потом еще и еще раз. Мефодий вскочил и стал дергать тележку к краю. Она не подавалась. Тогда он зашел с другой стороны и стал толкать.

Опять послышался нарастающий рев, и Мефодий заторопился. Одно колесо тележки сломалось, Ребекка упала на дорогу. Мефодий успел ее подхватить на руки и отпрыгнуть… Горячее, плотное, ревущее опять пронеслось мимо, чудом не размазав их по дороге, потом пронзительно взвыло и вернулось, пятясь. Из него выпрыгнул злой растрепанный человек, схватил за шиворот Сару и пинком отправил тележку вниз, а потом зашвырнул всех троих в свой экипаж, упал на сиденье сам — и они помчались куда-то с бешеной скоростью. Другие экипажи то и дело обгоняли их, и тогда пилот цедил сквозь зубы странные слова, похожие на те, что были в рабочем жаргоне такелажников. Правда, такелажники произносили эти слова только в эфире и никогда — в присутствии детей, но Мефодий их все равно знал…

Потом экипаж, пронзительно взвизгнув, замер посреди обширного зеленого пространства, где было очень много людей, и пилот, распахнув дверцы, вытолкал всех троих наружу. Прежде чем умчаться, он разразился длинной речью:

— Парень, — сказал он Мефодию, — счастлив твой бог — но я из-за тебя потерял три с половиной минуты. Сейчас я либо наверстаю их, либо сверну себе шею — а потом я найду тебя. Марьяна-Вихря ты запомнишь на всю жизнь!

— Вотс хэпен, пан? — громко спросил кто-то (в синем комбинезоне с рядами блестящих кружков и полосок).

— Спишь на службе! — гаркнул ему Марьян. — Я подобрал эту шпану на вираже бэ-8, в самом пекле!.. — Он захлопнул дверцу, взревел, и его не стало.

(Марьян-Вихрь выполнил свое обещание: нашел Мефодия, но только через двадцать лет. А в тот день он сумел не свернуть себе шею, пришел первым и вскоре улетел на Ганимед — изучать трассу и готовиться к первому в своей жизни Ледовому ралли.)

Человек в синем (он велел называть себя «пан полицай») взял на руки Сару, кто-то еще взял на руки Ребекку, Мефодия куда-то повели сквозь невообразимое количество людей. В громадной прямоугольной каюте, где оказалось очень много панов полицаев, их усадили за стол и накормили. Двойняшки, не доев, уснули, их унесли в другую каюту, а к Мефодию приступили с расспросами.