Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

А нельзя ли подойти к двигателям с другой стороны? Вдруг какой-нибудь из них стоит у самой стенки. Хорошо бы прижаться к этой теплой печке. И, опасливо покосившись на закрытую дверь, Тимофей поплелся обратно. Вот здесь он вышел в кольцевой коридор и повернул налево, — значит, теперь надо идти дальше.

Но что это? Впереди ярко сияют плафоны, как в вагоне московского метро. Кто их включил? Зачем они здесь?

Тряпка на ноге развязалась — чуть было не потерял ее Тимофей, — но он торопился, чувствуя, что все это неспроста. Да нет, это не лампы, не матовые плафоны, а оконца в солнечный мир. Играют зайчики на полу, радужные, веселые.

Наверху надпись «Сектор No 4». Тимофей переступил порог и подошел к первому оконцу. Не нужно тянуться к нему на цыпочках, стоит лишь чуть приподнять лицо. За толстым стеклом величиною с. блюдце Тимофей не увидел неба, и солнце светило где-то в стороне, сквозь другое окно, побольше. Лучи падали на широкие листья, вроде как у тыквы, плети ее лежали на кирпично-красной земле. Все это было вроде игрушечной оранжереи в большой металлической байке.

Бабкин заметил знакомые ему телеметрические приборы, которые определяют температуру и влажность почвы, воздуха, отмечают процент кислорода, учитывают интенсивность солнечного сияния. Все эти приборы конструировались в лаборатории, где работал Тимофей. Знал он и о том, почему тыква растет на красной земле. Это вовсе не земля, а искусственный грунт, в который вводятся питательные вещества… Вот они, трубки, торчат. А наверху другая трубка, через нее отводится кислород, вырабатываемый листьями, если они освещены солнцем или даже электрической лампочкой.

Неясное предчувствие царапнуло по сердцу. Уже известно, что с одного квадратного метра листьев, примерно как в этой банке, можно получить столько кислорода, что его хватит для дыхания двух человек. Это подсчитали ученые, проектируя большой космический корабль. Уж не собираются ли там, внизу, попробовать загнать диск в далекие космические пространства? Бабкин хотел было узнать, куда идет трубка с кислородом, но это оказалось не так-то просто. В соседней испытательной камере плавали водоросли, в следующей росли какие-то лопухи.

Заглянув еще в одну камеру, Тимофей инстинктивно отпрянул. На него бросился одноглазый пес. Тычась мордой в окошко, он отчаянно лаял, но сквозь изолированные стенки камеры и двойные стекла, между которыми, вероятно, был выкачан воздух, звуки почти не проникали.

— Тимошка! На место! Фу! — послышался знакомый женский голос.

Вздрогнув, Тимофей оглянулся и со злостью щелкнул крышкой приемника. То же самое, что и ночью. Оказывается, радиоволны попадают внутрь диска, вероятно через антенны, которые соединены с разными приемниками. Вот и сейчас эта кукла успокаивает подопытного пса по радио. Наверное, в его камере громкоговоритель. Где ж он?

Как ни старался Тимофей рассмотреть внутренность собачьей камеры, но сделать ничего не мог. Пес прямо так и прилип к стеклу. Стоило лишь улучить мгновение, чтобы заглянуть хоть в щелочку, как оскаленная морда тут как тут. Тимофей опять включил приемник. Может быть, внизу скажут что-нибудь насчет испытаний.

— Будь ласка, одноглазик, успокойся, — ласково увещевал его голос с Земли. — Який дурень! На мышей гавкаешь.

Бабкин обозлился еще больше. Придумали тоже… «На мышей». Впрочем, чем он отличается от того несчастного мышонка, который так же случайно, как и Тимофей, оказался в диске?

Пес, видно, услышал знакомый голос, устыдился и лег на свою подушку. Теперь Бабкин мог подробно осмотреть его помещение. Кроме громкоговорителя в стене торчал объектив маленькой телекамеры. К сожалению, в поле ее зрения не попадало нижнее оконце, а то бы Тимофея заметили. Он не может просунуть руку, чтобы помахать ею перед объективом. Разбить стекло? Напрасная затея. Такие стекла не разбиваются, они должны выдерживать огромное давление, как в батисфере.

Под объективом — микрофон, похожий на перевернутое чайное ситечко. Каждый собачий вздох воспринимает он своим чутким ухом. А Тимофея, сколько бы ни орал под окошком, сколько бы ни стучал в него, — все равно на Земле не услышат. Этому одноглазому псу предоставлена временная конура с абсолютной звукоизоляцией. А если все-таки раздразнить его? Может, там внизу, догадаются, что здесь не мышонок застрял? В самом деле, разве порядочный пес будет выходить из себя по такому пустяку?

Носом прижавшись к стеклу, Тимофей строил, как ему казалось, самые оскорбительные для собаки рожи. Делал вид, что нагибается и поднимает камень, грозил кулаком. Пес показывал зубы, рычал, а Римма его стыдила:

— Ось дурило! Помовчи хоч хвылынку. Тут ликари кажуть, що у тебя давление повышается. — Послышались какие-то другие голоса, и она спросила: — Хочешь сахару?

Тимошка вскинул голову. Под репродуктором вздрогнула металлическая пластинка, на мгновение открылся наклонный желобок, и в Тимошкину пасть скатился кусок сахара.

Виляя хвостом, пес ждал, когда вновь бросят ему сахар, но Римма не торопилась и болтала всякую чепуху. Как же тут Тимофею не досадовать? Назвали пса человечьим именем, посадили в тепло, кормят. А ты приплясываешь от холода, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, дышать трудно. Псу хорошо, там, внизу, врачи о здоровье его заботятся…

От собачьего ошейника к втулке в стене тянулся кабель в металлической оплетке, соединенной с приборами на поясе. Наверное, к этому широкому поясу собака привыкла, ей не мешали ни микрофон для выслушивания сердца, ни электрический термометр, ни разные другие приборы, показания которых передаются на землю и автоматически записываются на ленте.

Бабкину не приходилось иметь дело с подобными исследованиями, но некоторые приборы этого типа конструировались, вернее, приспосабливались для медиков в лаборатории, где он раньше работал.

Тимошка не дождался сахара, равнодушно взглянул на страдающее лицо за стеклом и потянулся к кормушке. Она была устроена довольно занятно и чем-то похожа на автоматическую поилку. В маленькое блюдце, прикрытое сеткой, поступала полужидкая овсянка. Пес слизывал ее с сетки, а голодный Тимофей глотал слюну и в то же время прикидывал, чем можно объяснить столь сложное устройство. Выводы, к которым он пришел, оказались малоутешительными. Сетка нужна затем, чтобы удерживать кашу, когда диск поднимется так высоко, что ослабнет земное тяготение. Видно, в кормушке пружина, она постоянно прижимает кашу к сетке. Ведь собственной тяжести не будет.

— Не будет… — вслух прошептал Тимофей, еще раз глотнул накопившуюся слюну и перебежал к следующему окошку.

Здесь действительно были мыши. Но собака не могла их ни видеть, ни слышать. В такой же звукоизолированной, как и у нее, камере бегали нумерованные белые мыши. Да, да, нумерованные! На спинках их четко выделялись цифры. «Как у футболистов», — подумал Тимофей, и опять ему стало неприятно. Откуда-то вынырнула зеленая мышь, потом розовая, голубая. Мыши раскачивались на веревках, грызли хлеб и сыр. Аккуратно нарезанные кусочки великолепной пищи торчали в специальных зажимах. Тимофей не мог смотреть на это без головокружения.

За мышами смотрели глазом телекамеры — тут опять торчит ее объектив, микрофон прислушивался к веселому писку, приборы передавали вниз на Землю, не холодно ли мышатам, хватает ли воздуха, не прибавить ли кислорода? Ну конечно, — вон куда потянулась трубка из оранжереи. Этим же кислородом дышал и одноглазый. Своим именем Тимофей не хотел называть пса даже мысленно.

В соседней камере жили Тимофеевы предки — пара макак-резусов. Родство, конечно, далекое, но существа они живые, веселые. Чувствуют себя прекрасно, прыгают, резвятся, перебрасываются бананами. Рядом с окошком лежит апельсин. Протянуть бы руку, схватить и вцепиться зубами в сочную мякоть. Губы пересохли, пить хочется. Дразнится обезьяна проклятая, содрала апельсиновую кожу и брызжущие соком дольки бросает в окошко. Мякоть шлепается о стекло, и топкие обезьяньи пальцы размазывают ее по поверхности.