Сын Неба

- Но праздник не затянулся, - с трепетом в голосе вставил Марко, думая о том, как же эта история похожа на его собственную - если не считать трагического финала.

- Увы, да, - ответил скопец Ваган. - На подходе к отдаленной реке Оксус караван атаковала банда татарских изменников, жаждавшая нашего золота и зерна. Бедного моего отца убили, а моя злосчастная участь оказалась еще тяжелей, ибо меня оставили жить и обратили в раба. В кандалах доставив на невольничий рынок в Бенгалию, меня лишили мужеского достоинства и всех тех радостей, что я почти и не познал. Благодаря моей силе и высокому росту за меня дал хорошую цену капитан речного судна. Хозяин мой - добрый человек... так что здесь я и останусь.

- Но ведь тебя, кажется, не стерегут; разве ты не подумывал о том, чтобы сбежать в христианские земли? - спросил Марко.

- А где в жестокой Европе найти пристанище кастрату? - спросил в свою очередь скопец. - Чтобы петь где-нибудь в хоре, мой голос слишком груб. Здесь же такие, как я, не редкость, и относятся к нам даже с добротой. Ибо со временем мы набираемся послушания подобно упитанным меринам, благодарно берущим зерно с хозяйской руки.

- Кратко познанные радости подчас больнее всего терять, - заметил Марко, с грустью вспоминая о Си-шэнь.

- Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов, пожал плечами Ваган. - Ну что ж, а теперь позвольте я покажу вам лодки.

Лодки и впрямь оказались крепкими и удобными. Гребцы были упитанные и мускулистые, а капитан с тюрбаном на голове показался Марко настоящим знатоком речной навигации. Заключив сделку, Поло расплатились с капитаном раковинами каури. И отряд отправился вверх по течению священной реки Ганги и ее заросших джунглями северо-восточных притоков, - а мутные воды кружились и пенились, делаясь все быстрей и бурливей.

Наконец Поло попрощались с печальным скопцом Ваганом, с его сослужившим им верную службу веселым хозяином и высадились на берег. Одно утомительное ли за другим люди плелись по ледяным горным тропам рубежей Тибета, не располагая никакими провожатыми, кроме неточных карт, изменчивых звезд и "проклятого" свитка великого хана.

28

Гуай: Выход.

Радостное озеро подымается до небес.

Сильный и стойкий муж идет под дождем в одиночку.

- "Ищи Стоглавую Голову", - задумчиво процитировал Никколо свиток великого хана. - Интересно, кто это. Или что. Помнится, я читал... или слышал... а-а, неважно. В общем, давным-давно было такое стоглавое чудище. Геракл ему головы отхватывал - а они тут же опять вырастали. Н-да, вырастали.

Они продолжали устало тащиться вверх по продуваемой злыми ветрами горной тропе, вдоль ряда низких сосенок. Наконец, дядя Маффео, придавая мысли брата причудливое продолжение, заметил, что гераклины отличаются превосходной шерстью.

- Роскошная, плотная! А какие из нее капюшоны для подобной холодрыги! На ней даже влага от дыхания не намерзает! Этих гераклинов еще росомахами зовут. Так что, мы теперь ищем холм с сотней росомах? Да?

Марко, в очередной раз подивившись поразительной логике своего дяди, тяжко вздохнул. А потом ответил, что, по его мнению, они ищут дверь с сотней замочных скважин. Или замочную скважину с сотней дверей. Или...

Но тут ученый Ван Лин-гуань, порядком подуставший и в беседу не ввязывавшийся, вдруг произнес:

- Ха!

Все повернули головы и внимательно на него посмотрели.

- А что, собственно, "ха"? - осведомился дядя Маффео, нервно подергивая седеющую бороду.

- Притча о блаженном Ананде...

- Блаженном что?

Марко вежливо вмешался:

- Это, дядя, один индусский мудрец. Жил еще до Господа нашего. Очень добродетельный язычник, и теперь он, несомненно, в чистилище, а ни в коем случае не в аду. - Про себя Марко добавил, что в чистилище, должно быть, куда приятнее, чем на этой продуваемой леденящим ветром горной тропе.

Дядя Маффео кивнул.

- Значит, добродетельный дохристианский язычник? Так? - Теперь он нашел точку отсчета. - Что, вроде Вергилия? Да? Помнится, я в свое время тоже штудировал Вергилия. "Arumque..." Да нет - что это я? "Anna virumque cano", или "О мужах, псах и оружии". Ха, Вергилий. - Тут дядя выдохся. Да и замечания на предмет Вергилия истощились. Больше он ничего не сказал.

А ученый Ван вновь подобрал нить своего рассуждения.

- По прошествии далее Будды Шакьямуни, о коем, безусловно, неверно будет сказать, что он умер от употребления в пищу свинины, был созван Великий монаший собор. И ученик Ананда туда пришел. Однако у дверей разные монахи остановили его со словами... - Тут ученый Ван откашлялся и очень похоже изобразил монотонную речь монаха: - "Собор сей запретен для тебя, о Ананда, по причине твоего прежнего неизменного пристрастия к женскому телу, каковое, о Ананда, несовместно с путем мудрости и познания!" И с этими словами они закрыли дверь перед самым его носом, заперли ее и убрали ключ. Тогда, произведя шум наподобие громового раската, блаженный Ананда все-таки вошел. Через замочную скважину.

Какое-то время тишину нарушал только мерный стук шагов по ледяному гравию. А потом дядя Маффео от души расхохотался.

- Понятно вам? - фыркнул он. - Вот он, ваш добродетельный язычник! Нет, вы поняли? Поняли? Женщины! Познание! Замочная скважина! Ха-ха-ха!

Никколо тоже немного посмеялся. Ученый Ван позволил себе еле заметную улыбочку.

Но Марко мало волновали дискуссии о добродетели Ананды. Он размышлял о том, куда их теперь несет - если вообще куда-то конкретно.

- Мои дьяволы что-то мне напевают, молодой господин, - сообщил татарин Петр, пока они взбирались все выше в безжизненные горы.

- И что же? - поинтересовался Марко.

- Слишком тихо, - ответил Петр. - Не могу разобрать.

- Ну так скажи своим проклятым чертям, чтобы пели погромче, - проворчал дядя Маффео.

Отряд плелся все дальше. Вот уже кончились деревья, а низинные джунгли и лесистые склоны холмов у подножия остались внизу лишь отдаленным намеком. Путники взбирались по крутой и узкой тропке меж гладкими утесами и торчащими ввысь снежными пиками, где их предшественники возвели каменные пирамиды в честь своего успешного восхождения. В конце опасной тропы оказалось пустое и безжизненное плато с любопытными скальными нагромождениями, где в уши вонзались ледяные иголочки пыльного ветра.