Час Предназначения

Стек фыркнула.

– Потому что она отказалась исполнять его идиотские распоряжения.

Эмбрун удивленно посмотрел на нее.

– Хакур просто не хочет, чтобы дети думали, будто положенной смены пола можно избежать. Дьявол побери, порой мне действительно страшно не хотелось улетать в Гнездовье. Когда я был мальчиком и представлял себе, как боги снова превратят меня в полоумную девочку, порой мне хотелось сбежать, спрятаться, чтобы со мной этого не случилось. А в тот год, когда я узнал, что вернусь беременной, мне стало попросту страшно. Не за себя, понятное дело, но за ребенка. Моя женская половинка не могла стать настоящей матерью, разве не так, господин?

Я сомневался, что Эмбрун действительно больше беспокоился за ребенка, чем за себя, но в чем-то он был прав – менять пол страшно. В недели, предшествовавшие солнцевороту, который должен был завершиться моей беременностью, я подумывал о том, чтобы сбежать на Юг, предпочитая стать странствующим менестрелем, нежели матерью. При мысли о том, что мое тело будет носить в себе какое-то маленькое чужое существо, словно паразита, и о всех страданиях, связанных с родами… Да, я размышлял о возможном легком выходе. И подобные идеи наверняка возникали у многих.

Возможно, Хакур был прав, когда занял непреклонную позицию в отношении Йейли. Весь образ жизни поселка зависел от жестокого служителя Патриарха, обеспечивавшего, чтобы подростки не уклонялись от своего предназначения. Поняв, что пытаюсь найти оправдание действиям старого змея, я содрогнулся.

И почему все вдруг стало столь сложно?

Лучезарный объявил, что вопросов к Эмбруну у него больше нет.

– Подождите меня, – сказал он Стек и мне. – Я немного прогуляюсь вместе с нашим другом.

Они зашагали через парковку; слышно было, как чавкают сапоги лорда по разогретому асфальту. Когда вероятные свидетели нашей беседы отошли достаточно далеко, я спросил Стек:

– Куда это они?

– Рашид собирается дать Эмбруну немного денег, – ответила она, – и он не хочет, чтобы мэр или я это видели. Он боится потерять наше уважение из-за того, что платит подобному ничтожеству, – и, собственно, прав.

– Значит, Эмбруну на самом деле нечего было сказать по поводу убийства?

Стек покачала головой.

– Ничего, кроме того, что его собака начала громко лаять примерно в то время, когда убили Боннаккута.

– Эта собака заходится лаем по несколько раз в день. Бедное животное любило Эмбрун-женщину намного больше, чем Эмбруна-мужчину, и страшно скучает по ней со дня его Предназначения.

– Кстати, о Предназначении… Как там у тебя дела с Каппи?

Мне следовало ожидать подобного вопроса – Стек пыталась играть роль заботливой матери.

– Это наши проблемы, – пробормотал я.

– Может, тебе поговорить с Зефрамом? Я знаю, мы решили, что пока ты будешь со мной, но если ты хочешь…

– Это не поможет, – сказал я, по большей части исключительно из упрямства. – Но за предложение спасибо.

– Если тебе нужно с кем-то поговорить… – Стек не закончила фразу. – Когда наступит твой Час Предназначения, лучше, если тебя не будут обременять никакие сомнения.

– Так было с тобой?

– Я сделала свой выбор – вот и все. Я стала другой.

– Что ты имеешь в виду?

Она посмотрела на меня, но быстро отвела взгляд.

– Я знаю, Зефрам рассказывал тебе о том, как мы познакомились – во время Затишья Госпожи Метели. Он говорил тебе, что никто другой в поселке не пришел ко мне?

Я кивнул. Стек продолжала:

– Для этого были свои причины, так же как и для того, почему я жила одна в мой последний год перед Предназначением. Я никогда не старалась добиться известности. Да, с Зефрамом мне было лучше, но я не могла представить, что он останется со мной надолго. Я убедила себя, что его чувства ко мне были вызваны лишь тем, что недавно он потерял жену, и как только справится со своим горем, я больше не буду ему нужна. Что однажды он проснется и удивится тому, зачем он тратит свое время на девушку, которая не может…

Голос ее оборвался.

– Все могло быть не так плохо, – сказал я. – Лита хотела, чтобы ты стала ее ученицей.

– Лита приняла меня лишь потому, что я ее об этом упросила. Мне пришло в голову, что в качестве жрицы я хоть что-то буду значить как личность. Трудно считать, что ты чего-то стоишь, когда тебе еще нет и двадцати и у тебя нет друзей. Лита приняла меня из жалости или, может быть, думала, что каким-то образом все же сможет помочь. Так или иначе, она меня не любила. Меня никто не любил – ни как мужчину, ни как женщину. И в День Предназначения я подумала – возможно, если я выберу третий вариант, все будет иначе.

– Ты решила, что люди полюбят тебя больше, если ты станешь нейт? – удивился я. – Только не в Тобер-Коуве!

– Я подумала, что, возможно, я больше полюблю себя. Новое тело, новую личность. Смогу забыть обо всем том, что делало меня… чужой. Мне хотелось, чтобы во мне что-то изменилось. Внутри.

– Но ты знала, что будешь изгнана!

– Какое мне до этого дело? Чем меня мог привлечь Тобер-Коув?

– Тем, что там был я.

Она вздохнула.

– Я знаю, Фуллин. Но я думала, что смогу забрать тебя с собой. Я бы ушла из Тобер-Коува со своим ребенком, и Зефрам ушел бы со мной, назад на Юг, где, как он рассказывал, нейт и обычный человек могут жить как муж и жена… – Она покачала головой. – И я стала бы другой, больше не совершала бы тех же ошибок. Я больше не была бы той женщиной, которую Зефрам возненавидел бы, как только окончательно оправился от горя.

Женщины говорят такое только по одной причине – чтобы вынудить мужчину сказать им, что они ошибались. «Нет, нет, – должен был возразить я, – Зефрам по-настоящему тебя любил». И думаю, так оно и было – когда он рассказывал мне за завтраком свою историю, голос его был полон любви и нежности, а не удивления: «И о чем я только тогда думал?» Тем не менее, мне все еще было тяжело относиться к этой нейт – моей матери – как к обычной женщине, которой требовались утешение и поддержка. Нас словно разделяла невидимая стена, и… прежде чем я успел что-то сказать, на дальнем краю площадки вновь появился Рашид.

Он опять остановился возле ржавой повозки Древних. На мгновение снова наклонился к двигателю, видимо разглядывая черную коробочку. Потом он неожиданно выпрямился и посмотрел на холм позади мэрии. Его лицо озарила торжествующая улыбка.

– Проклятие, – прошептала Стек.

– Что? – Я удивленно посмотрел на нее.

– Он понял. Он все понял.

Она вздрогнула. Прежде чем я успел спросить, что это значит, Лорд-Мудрец поспешил к нам.

Ноги Рашида шлепали по асфальту, словно ударяющиеся о борт лодки волны. Возбужденно улыбаясь, он еще издали крикнул нам:

– На вершине холма… та антенна…

– Это радиовышка древних, – сказал я.

– Если бы, дьявол бы ее побрал! Видели ту тарелку наверху? Древние никогда не строили ничего подобного. – Он остановился передо мной, слегка запыхавшись. – Покажи нам самую короткую дорогу наверх, и побыстрее.

Стек с раздраженным видом поднялась на ноги.

– Что все это значит? – спросила она.

– Радиорелейная связь… – выдохнул Рашид, показывая на ржавую повозку, а затем на антенну на холме. – Главная приемная станция. Вот и ответ.

– Какой ответ? – спросил я.

– Проводите меня на холм, и я вам покажу.

Вершина Патриаршего холма представляла собой мозаичную площадку из голых камней, перемежавшихся чахлой растительностью. Площадку окружали березы и тополя, словно волосы лысину; деревья даже заметно наклонялись в сторону, словно преобладающие здесь западные ветры пытались прикрыть ими лысый участок.

Антенна располагалась на каменном основании в центре площадки; три металлические опоры толщиной в руку были закреплены на других камнях вокруг. Мальчишки иногда забирались по этим опорам, перебирая по ним руками, пока им не становилось страшно, но я не помню, чтобы кто-либо когда-либо залезал на саму антенну. Ее основание было окружено ржавой металлической оградой, по верху которой шла колючая проволока и висели знаки с изображением молний. Это означало, что если дотронуться до самой вышки, то тебя ударит молнией. И, вероятно, заряда в ней было достаточно, поскольку во время летних гроз молнии ударяли в нее не один десяток раз.