Миры Пола Андерсона. Т. 8. Операция “Хаос". Танцовщица из Атлантиды

Она почесала его под подбородком. Вряд ли это было подходящим жестом, если учесть вселившуюся в кота душу, но это помогло, потому что в конце концов Свартальф замурлыкал.

Пока Джинни и Грисволд занимались приготовлениями, я сосредоточился на том, чтобы наладить отношения с Лобачевским. Остальные просто стояли вокруг, потрясенные происшедшим и совершенно не представляя, что нам всем делать дальше. Частью сознания я слышал их голоса.

Чарльз: Черт знает что, в жизни не слышал о подобном явлении святых!

Карлслунд:Адмирал, прошу вас!

Дженис: Ну это же правда! Им бы не следовало врываться в чужие тела, как… как это делают демоны!

Грисволд: Возможно, они были просто вынуждены. Мы ведь не позаботились о том, чтобы приготовить обменную массу для переноса материи из одного континуума в другой.

Карлслунд: Но ведь они не демоны. И им никогда прежде не нужно было являться в этот мир.

Барни: Ох! Давайте подумаем как следует. Дух или мысль могут свободно путешествовать между вселенными. Наверное, поэтому святые всегда выглядят лишь призраками, лишенными тела.

Карлслунд:Иногда они весьма телесны.

Нобу:Наверное, это происходит в тех случаях, когда святые используют какую-то массу для формирования тела. Например, атомы воздуха, пыль, минералы дают возможность раздобыть необходимое. Не забывайте, что они, насколько нам известно, представляют собой духи небес, так сказать, приближенные к Творцу. И они черпают новые способности и новую духовность непосредственно, так сказать, из источника силы и творения.

Чарльз:Но тогда их ничто не должно тревожить.

— Господа, — сказало мое тело, выступая вперед. — Я прошу вас быть снисходительными. Я еще не привык думать с помощью данного мозга. Прошу, не забывайте — он совсем не похож на тот, которым я обладал в свое время. И я еще не вник в детали той проблемы, которая вынудила вас обратиться за помощью. Наконец, очутившись в человеческом теле, я не более чем вы способен разобраться в личности того джентльмена, который вселился в кота. Я уверен, что знаю цель его появления, но лучше нам подождать, если позволите, пока у нас будет больше данных, а уж потом делать выводы.

— Ox, — сказал Барни с тяжелым вздохом. — Как ты себя чувствуешь, Стив?

— Неплохо, — ответил я. — И с каждой минутой лучше.

Я, безусловно, поскромничал. Как только мы с Лобачевским познакомились, я ощутил, как мои собственные чувства и мысли становятся мощными и мудрыми, как никогда прежде, я даже и вообразить бы не смог такого…

Конечно, я не мог разделить с ним опыт загробной жизни, равно как и его святость. Мой смертный мозг и несовершенная душа не способны были достичь его высот. Но я ощущал силу и обаяние его личности. Вообразите лучшего из ваших старых друзей — и вы получите отдаленное представление о том, на что это было похоже.

— Мы сейчас будем готовы, — сказала Джинни.

Они с Грисволдом положили на скамью планшетку для спиритических сеансов, на которой удобно писать кошачьей лапой. Джинни уселась на краю скамьи, скрестив ноги, красоту очертаний которых заметил и мой гость и тут же с помощью моего мозга составил уравнение, описывающее их линии. Свартальф занял позицию возле планшетки, а я встал рядом, чтобы задавать вопросы.

Планшетка двигалась в полной тишине, нарушаемой лишь нашим дыханием. Кусок мела под воздействием симпатических чар выводил крупные буквы на черном фоне:

«IСН BIN JANOS BOLYAI VON UNGARN» [7].

— Больяй! — задохнулся Фалькенберг. — Боже, я совсем забыл о нем! Без сомнения, он… но как…

— Enchante, Monsieur, — сказал Лобачевский с поклоном. — Dies ist fiir mich eine grosse Ehre. Ihrer Werke sind eine Inspiration fiir alles [8].

Ни Больяй, ни Свартальф не позволили превзойти себя в вежливости. Они встали на задние лапы, прижали переднюю лапу к сердцу, раскланялись, потом отдали честь по-военному, затем вновь взялись за планшетку и принялись строка за строкой нанизывать цветистые французские комплименты.

— Да кто он такой? — прошипел за моей спиной Чарльз.

— Я… я не знаю его биографии, — тоже шепотом ответил Фалькенберг. — Но помню, он был первой звездой новой геометрии.

— Я поищу в библиотеке, — предложил Грисволд. — Похоже, их взаимные любезности затянутся.

— Да, — согласилась Джинни и придвинулась к моему уху. — Ты не мог бы поторопить их немножко? Нам с тобой давным-давно следовало быть дома. А тот телефонный звонок может привести к неприятностям.

Я объяснил это Лобачевскому, Лобачевский — Больяю, а тот, написав «ABER NATURLICH» [9], потом заверил — весьма многословно — что как имперский офицер он знает, что такое решительные действия, и готов вновь стать солдатом, если это необходимо, тем более что две такие очаровательные леди, пребывая в затруднении, положились на его честь, каковую честь он пронес через все поля сражений незапятнанной, и неважно, что он давно покинул этот мир…

Я вовсе не хотел насмехаться над великим человеком. Он был единственным среди нас, кому приходилось мыслить при помощи кошачьего мозга. Из-за этого его обычные человеческие недостатки и слабости выглядели преувеличенными, и ему трудно было должным образом проявить свой интеллект и рыцарство. А он был истинным рыцарем, как мы поняли, прочитав статьи о нем, которые Грисволд отыскал в энциклопедии и в книге по истории математики. Мы занялись этими статьями, пока Больяй вел изысканную беседу с Лобачевским.

Янош Больяй родился в Венгрии, в 1802 году, когда Венгрия была всего лишь провинцией Австрийской империи. Его отец, известный математик, близкий друг Гаусса, научил его вычислениям и аналитической механике, когда Больяю еще не исполнилось и тринадцати, и отправил сына учиться в Королевское инженерное училище в Вене, когда тому стукнуло пятнадцать. К двадцати годам Янош стал офицером инженерных войск и прославился как хороший скрипач и отличный фехтовальщик, с которым лучше не встречаться на дуэли. В 1823 году он послал отцу набросок своей работы «Абсолютные истины науки о пространстве». В то время как Гаусс уже излагал подобные соображения в общем, философском плане — не известном в то время Больяю, — молодой венгр создал первую тщательную разработку основ неэвклидовой геометрии, первое настоящее доказательство того, что пространство логически не обязано повиноваться ряду аксиом, таким, как аксиома о параллельных прямых.

К сожалению, труд Больяя не был опубликован до 1833 года, да и тогда вышел лишь как приложение к двухтомному изданию работ его отца; и, будучи написан на латыни, носил чудовищно длинное название. Но к тому времени Лобачевский независимо пришел к аналогичным выводам. И Больяй остался незамеченным.

Похоже, это его обескуражило. Он поселился в том же городе, где жил его отец — преподаватель колледжа, и умер в 1860 году. На период его жизни пришелся рост венгерского национализма, восстание Кошута в 1848 году, его подавление и последовавший за ним гнет реакции; но в статьях ничего не говорилось о политических взглядах Больяя. Он видел конец военного положения в 1857 году, расцвет либерализма; но его страна достигла полной национальной независимости лишь семь лет спустя после его смерти. Мне было интересно: не оставался ли Больяй все это время в родных краях, в виде духа?

О Лобачевском мы нашли гораздо больше сведений. Он родился в Нижнем Новгороде в 1793 году [10]. Его мать овдовела, когда ему исполнилось семь лет. Она переехала в Казань и растила своих сыновей как джентльменов, хотя и впадала временами в крайнюю бедность. Мальчики, победив на конкурсе, получили стипендию для обучения в гимназии — Николаю тогда было восемь. В четырнадцатилетием возрасте он уже поступил в местный университет, закончил его в восемнадцать, в двадцать один был назначен ассистентом профессора, а к двадцати трем сам достиг профессорского звания. Вскоре после этого он был назначен попечителем библиотеки и музея. Это была нелегкая работа — и библиотека, и музей были запущены, находились в полном беспорядке; и за весьма невысокую плату Лобачевскому приходилось тяжело трудиться, вплоть до того, что он сам занимался физической работой, разбирая книги и экспонаты. Но через несколько лет он превратил этот музей в предмет российской гордости. Кстати, при царе Александре Лобачевскому было предложено следить за политическими настроениями студентов, и он сумел удовлетворить требования правительства, не шпионя и не донося. Молодежь обожала его.