Аэлита

сползшие очки, взглянул поверх стекол на экран, и улыбнулся беззубо.

– Что скажешь, дитя мое?

– Учитель, у меня тревога, – сказала Аэлита, – ясность покидает меня.

Я не хочу этого, я боюсь, но я не могу.

– Тебя смущает Сын Неба?

– Да. Меня смущает в нем то, чего я не могу понять. Учитель, я только что говорила с отцом. Он был в ярости. Я чувствую – у них там борьба. Я боюсь, как бы Совет не принял ужасного решения. Помоги.

– Ты только что сказала, что Сын Неба смущает тебя. Будет лучше его убрать совсем?

– Нет. – Аэлита поднялась, краска крови залила ей лицо. Старичок под ее взглядом насупился.

– Я плохо понимаю ход твоих мыслей, Аэлита, – проговорил он суховато, – в твоих мыслях двойственность и противоречие.

– Да, я чувствую это. – Аэлита села.

– Вот, лучшее доказательство не правоты. Высшая мысль – ясна, бесстрастна и не противоречива. Я сделаю так, как ты хочешь, и поговорю с твоим отцом. Он тоже – страстный человек, и это может привести его к поступкам, не соответспротиворечива. Я сделаю так, как ты – Я буду надеяться.

– Успокойся, Аэлита, и будь внимательна. Взгляни в глубину себя. В чем твоя тревога? Со дна твоей крови поднимается древний осадок, – красная тьма, – это – жажда продления жизни. Твоя кровь в смятении…

– Учитель, он смущает меня иным.

– Каким бы возвышенным чувством он ни смутил, – в тебе пробудится женщина, и ты погибнешь. Только холод мудрости, Аэлита, только спокойное созерцание неизбежной гибели всего живущего, – этого пропитанного салом и похотью тела, только ожидание, когда твой дух, уже совершенный, не нуждающийся более в жалком опыте жизни, уйдет за пределы сознания, перестанет быть, – вот счастье. Холодная печаль. А ты хочешь возврата.

Бойся этого искушения, дитя мое. Легко упасть, быстро – катиться с горы, но подъем медленен и труден. Будь мудра.

Аэлита слушала, голова ее наклонилась.

– Учитель, – вдруг сказала она, губы ее задрожали, глаза налились тоской, – Сын Неба говорил, что на земле они знают что-то, что выше разума, выше знания, выше мудрости. Но что это – я не поняла. Но оттого у меня и тревога. Вчера мы были на озере, взошла красная звезда, он указал на нее рукой и сказал: «На ней была принесена великая жертва. Она окружена туманом любви. Люди, познающие Любовь, не умирают». Тоска разорвала мою грудь, учитель.

Старичок хмурился, жевал ртом.

– Хорошо, – сказал он, и пальцы его затрепетали по одеялу, – пусть Сын Неба даст тебе это знание. Покуда ты не узнаешь всего – не тревожь меня. Будь осторожна.

Зеркало погасло. Стало тихо в туалетной комнате. Аэлита взяла с колен платочек и отерла им лицо. Потом взглянула на себя – внимательно, строго. Брови ее поднялись. Она раскрыла небольшой ларчик и низко нагнулась к нему, перебирая вещицы. Нашла и надела на шею крошечную, оправленную в драгоценный металл, сухую лапку чудесного зверка Индри, весьма помогающую, по древним поверьям, женщинам в трудные минуты.

Аэлита вздохнула, и пошла в библиотеку. Лось поднялся