Подводная экспедиция

Но то время, которое оставалось свободным, было ценно вдвойне.

Академия подводного флота считалась совсем юным учебным заведением – конечно, если сравнивать ее с Аннаполисом, – от которого она и отпочковалась, или с древним Вест-Пойнтом. Но у нее уже была своя история и свои боевые заслуги. Во всяком случае, территорию академии украшали материальные свидетельства боевого прошлого подводного флота.

Особой симпатией Эскова пользовался корпус старой подлодки 53Ы-571 – «Наутилуса», первого подводного крейсера с ядерной энергетической установкой. Эсков тащил меня к подлодке при малейшей возможности, и обычно мы проводили немногие часы нашего личного времени, пробираясь по тесным коридорам стоявшей на вечном приколе, покачиваемой карибской волной субмарины. Мне было трудно поверить, что эта хрупкая жестянка когда-то являлась гордостью военно-морских сил Соединенных Штатов. По сравнению с современными подводными корветами она выглядела маленькой и уязвимой. Конечно, для своего времени создатели «Наутилуса» постарались на славу – и корпус подлодки, и ее обшивка были сделаны из чистой стали. Когда ее спускали на воду, никто не мог предположить, что в будущем тонкая пленка иденита позволит подводному судну погружаться на глубину в шесть километров: в отличие от обычных металлов, которые сдерживали давление воды, иденит обращал вектор действия воды вовне, заставляя ее саму уравновешивать свою губительную мощь.

Мне же больше всего нравилось бывать в Диксон-Холле. В этом небольшом тихом зале была сосредоточена вся история подводного флота – от голограмм, иллюстрирующих крушение «Нью-Айронсайдс» во время гражданской войны – именно тогда в первый раз в истории успешно применили подводные лодки – до памятной доски со списком геройски погибших выпускников академии. Одну из стен целиком занимала большая карта мира – надо сказать, странная карта: на изображенных на ней континентах не было обозначено ничего, кроме тонких нитей рек и нескольких крупных городов. Зато все особенности океанского дна были воспроизведены на карте с потрясающей точностью координат до одной минуты. Разные оттенки синего цвета позволяли судить о морских глубинах. Подводные вершины и хребты рельефно выделялись на общем фоне. Я мог часами исследовать, где пролегают подводные торговые маршруты, вглядываться в паутину кабелей и трубопроводов, по которым транспортировались на сушу богатства морского дна. На карте были обозначены все города Маринии – Иден-Доум, Блэк-Кэмп, Саузэнд-Фэтом, Голдридж, Рудспэтт и десятки других. Обычно напряженно всматривался в точку, обозначавшую город Тетис. Там, в южной акватории Тихого океана, вел свои загадочные исследования мой знаменитый дядя Стюарт. Дядя, никогда не обсуждавший со мной свои личные дела.

На морском дне скрывались огромные богатства. Площадь земной поверхности, скрытой океанами, была в три раза больше всей площади суши, а разведанные месторождения полезных ископаемых в три раза превышали запасы сухопутных недр. Пестревшая разноцветными значками карта показывала нефтяные шельфы, россыпи золотого песка, угольные пласты, залежи цинка, меди, платины. Тревожно-красным цветом светились месторождения урановых руд – уран был кровью мировой энергетики и в особенности подводного флота. Без атомной энергии, получаемой из урана-сырца, наши субмарины стояли бы на вечном приколе так же, как их древние предшественницы.

Замечая, как немногочисленны и разбросаны по карте эти значки, я не мог не переживать. Большинство месторождений было истощено, говорили, добыча на них год от года сокращается.

Но самыми увлекательными и будоражащими фантазию были для меня белые пятна посреди океанских просторов. Неисследованные глубины… Филиппинская котловина, Бездна Нэйрес, Марианская впадина. Их глубины достигали девяти-десяти километров, а кое-где и больше. Так глубоко не могли погружаться даже самые совершенные исследовательские аппараты. Все на этих пространствах носило отпечаток тайны и неизведанности. Чем больше была глубина, тем гуще теснились цветные значки полезных ископаемых, подступали к самым краям белых пятен. Как я узнал, это было вполне естественным явлением: самые тяжелые минералы залегали на самой большой глубине. У меня захватывало дух, когда я представлял, что за сокровища скрыты на неисследованных пространствах.

Не так уж мало сокровищ было и в самом Диксон-Холле. В застекленных шкафах мерцали жемчужины, морские аметисты, кораллы, куски огромных бивней, найденные в морских безднах и принадлежавшие, по словам ученых, доисторическим подводным монстрам. Когда я стоял в середине зала, я мог наблюдать сразу все драгоценности стоимостью не меньше миллиона долларов. Они лежали здесь без всяких замков и охраны. Воистину честное имя было в академии самым лучшим сторожем!

Это было чудесное, потрясающее, завораживающее место. Но сильнее всего меня притягивали шкафы и стенды с экспонатами по истории подводного мореплавания. Тщательно выполненные модели воспроизводили крошечную батисферу Биба, печально знаменитый «Сквалус», старинную немецкую субмарину «Германия» и десятки других подводных аппаратов. Был там и еще один экспонат: небольшая модель первого, похожего на цилиндр, батискафа с иденитовым покрытием, сделанного моим дядей.

Мне кажется, из-за Диксон-Холла я заработал больше замечаний и выговоров, чем из-за самых сложных лабораторных работ. Я стоял с широко раскрытыми глазами перед какой-нибудь моделью или картой до тех пор, пока судовая рында не возвещала о конце обеденного перерыва, и я, прибегая, едва успевал встать в строй, растерянный и запыхавшийся. Мое опоздание тут же становилось предметом обсуждения офицера или дежурного старшекурсника. Конечно, обидно было тратить драгоценное свободное время на марширование по двору, но Диксон-Холл стоил этого.

Во время штрафных маршей Эсков обычно составлял мне компанию.

Мне было трудно понять, что заставляет моего товарища терпеть все невзгоды в академии. В отличие от меня, служба в подводном флоте не была для него семейной традицией. Его отец был владельцем газетного киоска в Нью-Йорке, а дед – эмигрантом из небольшой балканской страны, на земле которой с глубокой юности занимался сельским хозяйством.

Когда я спросил своего приятеля, что держит его в академии, он сильно смутился.

– Я думал, что смогу сделать что-нибудь полезное для страны… – сконфуженно сказал он.

Мы замяли этот вопрос. Эсков по-прежнему был рядом со мной, то пробирался по «Наутилусу», то всматривался в белые пятна неизведанных глубин, на которых даже иденит был бессилен. Со временем я перестал осознавать, насколько важны для меня его дружеское расположение и незаметная поддержка.

Я не думал об этом – до тех пор, пока его вдруг не оказалось рядом.

4

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ

После месяца учебы мы сделали нашу первую подводную вылазку.

По правде говоря, это была всего лишь коротка» прогулка. И все же ее можно было назвать экспедицией: команда следовала за командой, мы облачались в подводное снаряжение: акваланг, маску, ласты – и выстраивались на причале.

Вместе с двадцатью своими однокурсниками я оказался в пятой группе, под началом курсанта-лейтенанта Хэтчета. Мы разместились в вельботе и вышли в открытое море. Земля еще не успела скрыться из виду (на горизонте тонкой полоской виднелись Бермуды), когда лейтенант Хэтчет приказал стопорить двигатели. Мы стояли на палубе, слегка покачиваясь от легкой карибской зыби, пока не последовала команда по одному прыгать за борт.

Море в этом месте было неглубоким – не глубже шести метров – и кристально-чистым. На нас были специальные утяжеленные бахилы, вес которых подгонялся в соответствии с индивидуальными данными каждого курсанта. Благодаря им уравнивался вес вытесненной нашими телами воды и мы висели «между небом и землей», словно пресловутая гробница пророка Мухаммеда. Все было просто: малейшим движением ног в новеньких ластах мы поднимались вверх, от легкого движения рук опускались вниз.