Отец

Папа не тронет Пита, потому что он слишком сильно любит меня.

– Да не слушай ты его, дорогая, – процедил Пит. – Я сам разберусь с ним.

Кэрмоди, нам не нужна ничья помощь. Единственное наше желание – чтобы нас оставили в покое.

– Не так уж многого вы хотите, – вздохнул отец Джон. – К сожалению, или к счастью, покой – одна из самых редких вещей во Вселенной, почти такая же редкость, как спокойствие духа или чистая любовь ко всему человечеству.

– Избавьте меня от ваших проповедей! – воскликнул Пит. – Приберегите их для церкви.

– Хм, да, я видел вас однажды в соборе Святой Марии, – ответил отец Джон, поглаживая нос. – Два года назад, в разгар эпидемии отшельнической лихорадки.

Кейт положила руку на запястье юноши: – Пожалуйста, дорогой. Он желает нам добра. Кроме того, все, что он сказал, – правда.

– Спасибо, Кейт.

Кэрмоди недолго поколебался, затем, решившись, с грустным видом порылся по карманам, извлек на свет лист желтой бумаги и протянул его Кейт. Та взяла его дрожащей рукой.

– Это сообщение получено за секунду до старта, – объяснил он, – когда было поздно что-либо предпринимать; расписание отлетов не может быть нарушено, кроме как по причине жизненной важности.

Кейт прочитала сообщение и вновь побледнела. Пит, читавший бумажку, глядя ей через плечо, покраснел. Ноздри его раздулись. Вырвав у девушки бумагу, он вскочил.

– Если Старик Леджин собирается посадить меня за кражу его денег, то он сумасшедший, – прорычал он. – Он ничего не сможет доказать, потому что я не делал этого. Я невиновен и, чтобы это знали все, соглашусь принять чаларок или любую другую сыворотку правды. Тогда вы узнаете, кто из нас лгун.

Глаза Кэрмоди широко раскрылись.

– Тем временем вас задержат, и отец Кейт приложит все усилия, чтобы вернуть ее или, по крайней мере, отправить на другой конец Галактики. А теперь мне бы хотелось предложить…

– Плевать мне на ваши предложения, – рявкнул Пит. Он скомкал бумажку и бросил ее на пол. – Вставай, Кейт. Пошли в нашу каюту.

Она покорно встала, хотя и бросила на Пита взгляд, в котором светилось желание высказать свое мнение. Парень не обратил на это никакого внимания.

– Если хотите знать, – продолжил он, – я рад вынужденной посадке на Прорву. Я читал, что, по сведениям «Токио», эта планета пригодна для жизни, чуть ли не второй Эдем. Так что мы с Кейт сумеем там прожить. У меня в каюте лежит энергонабор. С его помощью мы сможем построить хижину, возделывать землю, охотиться, ловить рыбу и воспитать детей по нашему усмотрению. Там мы будем избавлены от любого вмешательства в нашу жизнь. Понимаете, от любого!

Отец Джон наклонил набок голову и прищурил левый глаз, как бы оценивая молодых людей.

– Адам и Ева, да? А вам не будет немного одиноко? Кроме того, разве вы знаете, какие опасности таит в себе природа Прорвы?

– Питеру и мне никто не нужен, – тихо ответила Кейт. – И ничье вмешательство тоже.

– Вмешательства вашего отца не избежать.

Но они уже уходили, взявшись за руки. Скорее всего они не слышали последних слов священника.

Тот кряхтя нагнулся, чтобы поднять бумагу. Вздохнув, выпрямился, разгладил лист и еще раз пробежал глазами написанное.

Доктор Блейк встал из-за стола и подошел к нему; его любезно улыбающееся лицо выражало, однако, и упрек.

– Не слишком ли вы назойливы?

Кэрмоди улыбнулся: – Вы же давно меня знаете, Чандра. Вам известно, что мой длинный и острый нос абсолютно соответствует моему характеру, и я не стану отрицать, что люблю совать его в чужие дела. Но, как бы то ни было, у меня есть оправдание. Я священник, и это моя профессиональная обязанность. От этого никуда не денешься. Кроме того, я искренне интересуюсь этими детьми и хочу, чтобы из своих неприятностей они выбрались в целости и сохранности.

– В таком случае форма вашего носа может претерпеть изменения. По крайней мере Пит выглядит достаточно свирепым, чтобы хорошенько врезать вам.

Отец Джон потер кончик носа.

– Не он первый, не он и последний. Я, впрочем, сомневаюсь в том, что Пит сможет ударить меня. В этом преимущество священнослужителя. Даже самый драчливый человек призадумается, прежде чем ударить священника. Это все равно что ударить женщину. Ударить представителя Бога! И иногда мы трусливо пользуемся этим преимуществом.

– Трусливо? – фыркнул Блейк. – Кейт даже не вашего вероисповедания, отец, и Пит, возможно, тоже.

Кэрмоди пожал плечами и воздел руки, как будто показывая, что протянет руку помощи любому, кто в ней нуждается. Через несколько минут он уже стоял перед дверью епископа, нажимая на кнопку дверного звонка. Не услышав ответа из-за двери, он повернулся, собираясь уйти, но вдруг остановился, нахмурив брови.

Резко, словно почуяв неладное, он толкнул дверь. Незапертая, она распахнулась настежь. На секунду застыв, Кэрмоди бросился в каюту.

Епископ лежал на спине посередине помещения, раскинув руки и ноги как на распятии, спина выгнулась как лук, открытые глаза уставились в потолок. Багровое лицо блестело от пота, вместо дыхания из груди вырывался хрип, струйка пены текла из приоткрытого рта. Это не было похоже на апоплексический удар, так как верхняя половина тела была совершенно неподвижной, будто сделанной из воска, поверхность которого немного подтаяла под воздействием внутреннего жара. Нижняя же часть тела неистово дергалась, ноги отбивали дробь по полу. Епископ выглядел так, будто его разрубили мечом надвое. При этом туловище, отсоединенное от ног, как бы говорило: «То, что вы делаете, ко мне никакого отношения не имеет».

Кэрмоди прикрыл дверь и поспешил оказать столь необходимую епископу помощь.

Для посадки «Чайки» было выбрано место посередине единственного на Прорве континента, по размерам сравнимого с общей площадью Азии и Африки, целиком расположенного в северном полушарии.

– Лучшая посадка в моей жизни, – сказал Ту первому помощнику. – Я провел ее, как робот, – и пробормотал в сторону: – Может, я приберег все свои навыки для этой, последней, посадки.

Кэрмоди не выходил из каюты епископа еще двадцать четыре часа. Сообщив доктору и капитану, что Андре отдыхает и не жела ет, чтобы его беспокоили, Кэрмоди поинтересовался, что нового случилось за последние сутки. Очевидно, все время, проведенное в каюте епископа, его снедало любопытство, и, выбравшись оттуда, он засыпал их вопросами.