Грех межзвездный

Жуткий. Однако картинка так и маячила перед глазами, как живая, словно он опять средь бела дня в Берлине. И, как живой, маячил тот мужичок, что предлагал купить. Высокий, молодой, симпатичный, блондин, плечища – во! По-исландски говорил, но с берлинским выговором.

Чуть светящаяся плоть…

Несколько минут Мэри лежала молча, только ее дыхание доносилось. И наконец подала голос:

– Хэл, разве мало ты натворил, домой вернувшись? Или мне еще кое о чем придется АХ'у заявлять?

– О чем «еще кое о чем»? – спросил он свирепо. Однако усмехнулся, потому что решил: пусть она не темнит, пусть выступит и выскажется без уклончивостей. Ну, не то чтобы вовсе без уклончивостей, а насколько это для нее возможно, лишь бы поближе к сути.

– О том самом, которое с тебя приходится, – донесся шепот.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь.

– Ничего я не знаю.

– В ночь перед отъездом ты сказал, что устал. Это не отговорка, но я АХ'у ни слова не сказала, потому что норму за неделю ты выполнил. Но теперь тебя две недели не было, и стало быть…

– Норму за неделю! – рявкнул он, приподнявшись на локте. – Норму за неделю! Вот что у тебя на уме, а?

– Но, Хэл! – удивленно сказала она. – А что же еще должно быть на уме?

Он застонал, плюхнулся на матрас и уставился во тьму.

– А что толку? – сказал он. – Чего ради, а? Мы девять лет женаты, а детей не было и не будет. Я уже заявление на развод подавал. Так чего ради продолжать, как пара роботов по трехмерке?

Мэри шумно вздохнула, и представилось, какой ужас у нее на лице.

Помолчала, пока в упор наужасалась, и сказала:

– Должны – значит, должны. Что же еще нам делать? Не думаешь же ты, что…

– Не думаю, не думаю, – поспешно сказал он, прикидывая, что может статься если она шепнет АХ'у. Прочее тот мимо ушей пропустит, но стоит намекнуть, что муж отказывается исполнять особую заповедь Впередника… Об этом даже подумать страшно! Так-сяк, а у него все же положение, он в университете преподает, пука имеется, есть где повернуться, имеется шанс продвинуться. Но если только…

– Само собой, не думаю, – сказал он. – Раз-навсегда усвоил: надо стараться иметь детей, если даже насчет этого окончательно все ясно.

– Доктора говорят, мы оба полностью физически здоровы, – сказала она, поди-ка, в тысячный раз за последние пять лет. – Значит, кто-то из нас что-то затаил против истиннизма, норовит отрицать истинное будущее через собственное тело. Кто-кто, а, известное дело, не я. Такого просто быть не может!

– «Темное начало бременем кроется в светлом, – процитировал Хэл „Талмуд Запада“. – Соратник в нас вожатым, а мы и не ведаем».

Ничто так не бесило Мэри с ее пристрастием к цитаткам, как те же цитатки из уст Хэла. Но вместо того, чтобы ввернуть что-нибудь этакое в ответ, она вдруг заплакала.

– Хэл, мне просто ужас как страшно. Ты отдаешь себе отчет, что в будущем году истекает наш срок? И что нас потянут к аззитам на детектор? И если мы завалимся, если подтвердится, что кто-то из нас отрицает будущее для собственных детей… ты же знаешь, все знают, что нас ждет.

Искусственное оплодотворение от донора приравнивается к прелюбодеянию. Клонирование запрещено Сигменом, поскольку грязнейший из соблазнов.

В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал сострадание к Мэри. Ведом был ему смертельный страх, От которого ее так в дрожь кидало, что кровать ходуном ходила.

– Не думаю, что есть о чем так уж тревожиться, – сказал он. – В конце концов, нас очень уважают, мы нужные спецы. Их не хватит растранжирить наши знания и талант и дать нам ВМ. Если ты не забеременеешь, я думаю, дадут нам отсрочку. И власть у них такая есть, и прецеденты были. Сам Впередник говорил, что каждое дело надо рассматривать с учетом обстоятельств, а не по букве закона.

– И часто они рассматривают с учетом? – ехидно спросила она. – Часто? Не хуже меня знаешь, что всегда судят по букве.

– Ни одного такого случая не знаю, – приободряюще ответил он. – Нельзя же быть настолько наивной! Если один к одному, как по правдомету шпарят, то да. Но я кое-что про иерархов слышал. И знаю: такие вещи как родство, дружба, положение, толстая сума, польза для Госуцерквства очень даже сказываются.

Мэри села на кровати – спина прямой струночкой.

– Уж не хочешь ли сказать, что уриелиты мзду берут? – окрысилась.

– Никогда никому такого не скажу и тебе тоже, – сказал он. – Клянусь отрубленной рукой Сигмена, на такой жуткий антиистиннизм я даже намекать не имел в виду. Нет, я имел в виду, что польза для Госуцерквства – такое дело, что могут потом или помиловать, или что-то в этом роде.

– И кто же, по-твоему, за нас заступится? – донеслось из темноты, и Хэл усмехнулся. От его речей Мэри могла на стенку лезть, но в делах житейских она не теряется и стесняться в средствах не станет, лишь бы от Высшей Меры отбояриться…

На несколько секунд воцарилось молчание. Мэри тяжело дышала, как загнанный в угол зверь.

Наконец он заговорил:

– По правде-то, я никого из влиятельных не знаю, кроме Ольвегссена. А он, хоть мою работу хвалит, раз за разом проезжается насчет моей СН.

– Вот видишь! Насчет СН! Хэл, если бы ты набрался духу и…

– И если бы ты так не усердствовала, чтобы мне подставить ножку, – зло отозвался он.

– Хэл, мне никак, если ты по-прежнему будешь позволять себе так антиистинничать. Мне это совсем не в радость, но обязанность есть обязанность. Когда ты меня в этом упрекаешь, ты еще один ложный шаг делаешь. Еще одну черную пометку получишь…

– Ложный шаг, про который ты вынуждена будешь спеть АХ'у. Да, знаю. Давай хоть на десятитысячный раз с этим не торопиться.

– Ты сам до этого довел, – сказала она добродетельно.

– Ну вот, кажется, обо всем договорились. Она судорожно вздохнула и сказала:

– Не всегда же так было.

– Да, в первый год после женитьбы не было. Но с тех пор…

– А кто виноват? – всхлипнула она.

– Хороший вопрос. Но, по-моему, не стоит его обсуждать. Опасное это дело.

– Что ты имеешь в виду?

– Не тема для дискуссии.

Подивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Сам не знал. Сказано было не от ума, а ото всего существа. Не Обратник ли подбил ляпнуть языком?

– Давай спать, – сказал он. – Утро вечера мудренее.

– Но сначала… – сказала она.

– Что «сначала»? – устало отозвался он.

– Ты буверняк передо мной не разыгрывай, – сказала она. – Из-за чего все началось? Сначала давай… исполни свою обязанность.

– Обязанность, – сказал Хэл. – Чтобы все буверняк. Уж оно конечно.

– Не говори так, – сказала она. – Не желаю, чтобы ты делал это по обязанности. Хочу, чтобы делал, потому что любишь меня, с радостью. Или потому что хочешь любить.

– Я бы с радостью все человечество любил, – сказал Хэл. – Но примечаю, что мне строго-настрого воспрещено исполнять эту обязанность с кем-либо, кроме супруги, истиннизмом суженой.

Мэри в такой ужас пришла, что даже не ответила и повернулась к нему спиной. Но он, зная, что делает это больше ей и себе в наказание, как обязанность, – потянулся за ней. В том, что последовало после формальной вступительной заявки, все было расписано и освящено. Но на этот раз, не как бывало раньше, все делалось шаг за шагом: и изустно, и изтелесно. Как заповедано Впередником в «Талмуде Запада». За исключением одной мелочи: Хэл был одет в дневную одежду. Он решил, что это простительно, потому что в счет идет дух, а не буква, и эка разница, одет он в это уличное платье или в ночное – вечно дергаешься в нем, как стреноженный? Мэри, если и заметила эту строптивость, словом на сей счет не обмолвилась.

3

А потом, откинувшись навзничь и глядя во тьму, Хэл думал, о чем уже столько раз думалось. Что же это подобно перегородке из толстенной сталюги будто рассекает его надвое ниже пояса? Порыв был. Еще бы не быть – и сердечко колотилось, и дух спирало. Но, по правде-то, он ничего не переживал. И когда подступал тот миг, который у Впередника именовался моментом осуществления из возможного, свершения и торжества истиннизма, Хэл испытывал чисто механические ощущения. Тело срабатывало, как заповедано, но сам он не переживал восторга, так живописуемого у Впередника. Внутри была перегородка, стылая, бесчувственная, глухая. И он чувствовал только подергивания тела, будто электродик шпынял нервы, и те тут же намертво теряли чувствительность.