Искатель. 1967. Выпуск №4

Этот парнишка бежал из Ленинграда предположительно в наш портовый город. Его манили дальние странствия — такие, что требуют виз. Вероятно, начитался книжек и решил, запрятавшись в сельдяной бочке, посетить коралловые атоллы. А может быть, его, как и одного известного литературного героя, манил город Рио-де-Жанейро, где все жители поголовно носят белые штаны.

Что ж, поймают и отправят к папе и маме — пусть отшлепают… Но беда, что парнишка вместе с аквалангом, который был его личной собственностью, прихватил икону, которая принадлежала дяде и считается ценным произведением древнерусского искусства.

— Дурень! — сказал я и захлопнул книжку. Меня волновало только дело об убийстве. Я подумал о матери Маврухина. Она прилетела тотчас же, получив телеграмму, и увезла с собой тело — хотела похоронить сына на родине… Сознание вины мучило меня.

На площади Труда я соскочил с трамвая и вскоре очутился в своей комнате, которую снял еще по приезде. Сам капитан Шиковец посоветовал мне найти «надежный уголок на отшибе», и я в точности выполнил указание, поселившись в комнатушке, которая находилась за ванной и туалетом, на месте бывшей кладовой.

Я включил проигрыватель, поставил Четвертую Шумана и лег на раскладушку, чтобы наконец-то собраться с мыслями. Знаменитый романс второй части — солировал гобой — шел куда-то мимо меня, но странным образом помогал сосредоточиться.

Итак, капитан Шиковец считает, что убийца находился на теплоходе «Онега». Вывод этот обоснованный. Что ж, как в детективном романе: «задача в замкнутом круге»?

Преступление могло быть совершено только в то время, когда я находился в каюте и смотрел фильм, примерно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью. В эти полчаса на «Онеге» находился весь экипаж, кроме Маврухина, и еще гости: Карен Забелина и ее сестра Мария, она же Машутка. Список лиц, не имеющих абсолютного алиби, выглядел бы так:

Из этого идиотского списка я тут же исключил несколько лиц. Себя — на основании полного доверия к показаниям. Ивана Захаровича — в его распоряжении было слишком мало времени, не более двух минут. Даже спринтер не успел бы добежать до «Ладоги» и вернуться обратно. По этой же причине я высвободил из суживающегося «замкнутого круга» Васю Ложко. В течение всего вечера он самоотверженно крутил приемник и мог покинуть каюту не более чем на минуту. Карен и Машутку также следовало исключить — ни та, ни другая не могли бы нанести такого сильного удара.

Эти доводы о непричастности могло бы разрушить только одно: сговор. Предположим, Машутка отправилась крутить приемник, а механик с нашим Кэпом и его свояченицей двинулись навстречу Маврухину… Но прежде чем принять всерьез такую версию, следовало подписать самому себе направление в психолечебницу на том основании, что чиновник Поприщин и в самом деле был королем Фердинандом VIII.

В списке оставались четверо. Валера, Крученых, Ленчик и «боцман» Прошкус. У каждого было достаточно времени, чтобы встретить Маврухина у «Ладоги» и вернуться. Но… все они были славными ребятами, честными, открытыми.

Я перевернул пластинку — теперь звучало скерцо — и закурил еще одну сигарету. Шиковец спрашивал, не заметил ли я чего-либо подозрительного в те злополучные полчаса. Я ответил «нет», потому что не хотел болтать обо всех мимолетных впечатлениях, но про себя отметил три детали: 1) Карен незадолго до убийства говорила о злых предчувствиях; 2) «боцман» вдруг взялся чинить душ и вышел на палубу мокрым, как будто только что искупался в заливе; 3) Леша Крученых провел весь вечер в машинном отделении, вместо того чтобы отправиться, скажем, в Клуб моряка на танцы.

Впрочем, поведение «подозреваемых» легко находило объяснение: Карен думала о сестре и ее взаимоотношениях с «Отелло»; Стасик Прошкус одержим манией искоренения недостатков — к счастью, только в масштабах теплохода; что касается славного Леши, то он на днях пережил личную драму, его девушка увлеклась подводником в черной пилотке, и поммеху не с кем было танцевать калипсо…

Я выключил проигрыватель. Кабинетное расследование не удавалось. Нужно было отправляться на «Онегу».

5

«Онега» встретила меня тишиной и светом. Горели все огни на палубе — запоздалая реакция на ночную трагедию. Команда собралась в прикамбузной комнатушке, которая носила громкое название «кают-компании». Ужинали. Стасик Прошкус в белой куртке, свободно висевшей на его костлявых плечах, стоял, опершись о косяк, и держал в руке уполовник, как гетманскую булаву. Это была обычная поза «боцмана».

Сегодня все тарелки оставались нетронутыми, но «боцман» не ворчал. Валера сердито посматривал на Ленчика сквозь свои телескопы. Видно, я прервал какой-то напряженный разговор.

— О чем вы? — спросил я у Валеры.

— Да вот… Ленчик! Если бы стоял на вахте как следует, может, заметил бы, как свалился Маврухин.

— Лодырь Ленчик! — поддержал Валеру Леша Крученых. Леша, как всегда, был в белой рубашке, повязанной галстуком, удивительно вежливый и собранный. «Мальчик из коробки с тортом», — так сказала однажды Карен.

Обвинения в адрес Ленчика были напрасными, потому что вахтенный не мог видеть из рубки корму, где находились надстройка с каютами и машинное отделение. Надстройка заслоняла и «Ладогу». Да и что мог увидеть Ленчик в темноте?

Наверно, ребята понимали это, но человек уж так устроен, что при каждом бедствии ищет жертвенного козла.

— Неужели ты ничего не слышал? — спросил Ложко.

— Услышишь, когда ты крутишь свои джазы, — ответил Ленчик. — А наверху Карен и Машутка стрекочут.

— Прекратить болтовню, — сказал Кэп. — Милиция достаточно расспрашивала. Сказано: несчастный случай, произошел по вине самого Маврухина.

Экипаж «Онеги» примолк, но тут сам Ленчик решил перейти в наступление:

— Мне не видно было, что за кормой, а у вас там из каюты кто-то выходил: дверь хлопнула. Почему же он ничего не заметил?

— Кто он?

— Я, наверно, — сказал «боцман». — Выходил в душ, а там труба лопнула, пришлось изоляцией обматывать. Но Маврухина не видно было, не слышно.

У «боцмана» в минуту волнения еще резче обозначился литовский акцент. Он нервно помахивал уполовником.

— Судьба человеческая, — Кэп вздохнул и погладил темя. — Не знаешь, где упадешь.

Разговор принимал философское направление. Никто не уходил, страшась одиночества и темных мыслей.

— Вот уж три дня прошло, а не верится, что его нет, — сказал «боцман».

Вася Ложко кивнул головой. Лихой чуб коснулся стола. Вася — простой русский Аполлон, как однажды определила острая на язычок Карен. У механика классическая внешность первого деревенского ухажера. Эдакий ясноглазый малый, в меру добродушный, в меру хитрый, с клоком русых волос, словно у кукольного гармониста, с чуть вздернутым носом. Вдобавок ко всему Вася, истый волгарь, окал и сыпал пословицами.

— От смерти не посторонишься, косую не обойдешь, — сказал Вася. — Что уж тут… А я его как раз встретил накануне на площади Марата. Стоит, газету читает. Тронул за плечо: чего, мол, тут? «Так, — говорит, — гуляю по городу».

— У него на площади Марата знакомая жила какая-то. Люда, что ли, — вмешался я в разговор.