Скиталец Ларвеф (сборник)

Что же увозил я с собой? Это до сих пор остается загадкой, и слово «модель», употребляющееся вот уже несколько столетий, только отчасти может примирить мысли и чувства со столь противоречивым и странным фактом.

Желание участвовать в продолжительном космическом рейсе возникло во мне еще в средней школе. Разумеется, оно было наивно-романтичным, типично ребячьим, и я тогда еще не думал о том, что всякое долгое путешествие связано с продолжительной разлукой. Как у всякого подростка, у меня еще не было сильных привязанностей, и я не боялся разлучаться с кем-нибудь из родных и друзей. Ведь взамен тех, кого я оставлял на время, я получал огромный и неизвестный мир, который нужно было освоить.

В том году, когда я встретился с Эроей, я совсем иначе стал представлять себе это путешествие. Мир без Эрой это мир без самого существенного для меня. Да и хватит ли у меня мужества и силы воли добровольно разлучиться с ней на несколько десятилетий? Парадокс относительности времени ставил нас в неравное положение. Движение со скоростью, близкой к скорости света, на космолете должно было привести к тому, что я мог не застать Эрою в живых или встретить дряхлую старушку, с грустью разыскивая на ее морщинистом, увядшем лице черты той, которую оставил юной.

Я решил отказаться от своей затеи, и Эроя стала моей возлюбленной. Видеть ее лицо и улыбку, слышать ее голос и смех, чувствовать тепло ее упругого тела стало для меня привычкой.

— Эроя! — говорил я просыпаясь. — Я сегодня видел тебя во сне.

— И я тоже видела тебя во сне, милый. Мы были вместе, всегда вместе наяву и не разлучались даже во сне.

Эроя была увлечена своей работой. Она занималась археологией и палеонтологией. Все ее интересы были на Дильнее. Меня интересовал космос, я изучал время и пространство. И не удивительно, что немного спустя я снова стал мечтать о рейсе в неведомое… Космос! Он манил меня, заставляя завидовать всем, кто улетел осваивать безграничные пространства. Я упрекал себя в малодушии, называл себя трусом. Чего я боялся? Опасностей? Нет.

Смерти? Нет.

Я боялся продолжительной разлуки с Эроей. Я мысленно представлял себе это расстояние в несколько десятилетий, готовое встать между мною и ею.

Да, в этом было нечто коварное, в нем, в этом пространстве, в этой дистанции. И все же космос манил меня. Я знал всю историю освоения пространства, от первой ракеты, преодолевшей силы планетной гравитации, и до самых последних путешествий далеко за пределы нашей Галактики.

Космос манил меня. Прожить жизнь и не побывать вдали от привычного и известного — да стоит ли тогда жить?

Мы жили с Эроей в ярком и бесконечно интересном мире. Дильнея набирала силу. Она была похожа на огромную ракету, заряженную энергией и устремленную вдаль.

А что такое даль? На этот вопрос ответит и астроном и ребенок. Но чей опыт будет ближе к истине-ученого, вычислившего расстояния от бесчисленных звезд одной Галактики до звезд другой, или школьника, измерившего шагами расстояние от дома до школы? Я убежден, что к истине будет ближе ребенок, ощущающий даль сердцем, всем существом, даль с ее музыкой неизвестности, безграничную даль.

И вот я узнал, что такое даль не на астрономической карте, а на опыте.

С тех пор как я поселился на Уэре, я непрестанно думал о Дильнее, о ее садах и лесах, о ее реках и озерах, которых мне сейчас так не хватает,

РАЗГОВОР МАТЕМАТИКА С ЭРУДИТОМ

— Физа, — сказал Математик девушке, — ты веришь, что ваш всезнайка никогда не ошибается?

— Никогда! Его ежегодно проверяют и программируют крупные специалисты.

— Ну что ж, мы его сейчас проверим.

Математик подошел к электронному Эрудиту и включил «В» и «О» — вопросник и ответник.

— Я слушаю вас, — сказал предупредительным голосом автомат.

— Скажите, умели ли первобытные дильнейцы вычислять?

— Умели.

— Уж не хотите ли вы сказать, что их сознание проникло в сущность числа?

— У них было другое математическое мышление, чем у нас с вами, — ответил Эрудит.

— А именно?

— Их математика была не столько количественной, сколько качественной.

— Вы шутите, качество не имеет никакого отношения к числу, к его отвлеченной от всего конкретного сущности.

— У нас с вами — да, А у них дело обстояло иначе.

В голосе автомата послышались фамильярные нотки.

— Мы с вами, — продолжал автомат, переходя на интимный, почти дружеский тон, — вычисляя, абстрагируемся от качества. Они этого не умели. Для длинных и продолговатых предметов у них были одни числительные. Для круглых другие, для плоских-третьи. Вот это я имел в виду, когда говорил о качественной математике древних.

— Благодарю. Вы рассказали мне о том, чего я не знал. Правда, в раннем детстве я тоже не мог понять, как к яблокам можно прибавить вишни. Яблоки сладкие, а вишни кислые. Я, по-видимому, тоже мыслил как первобытный охотник.

Эрудит вежливо промолчал.

— Но не думаете ли вы, что математика когда-нибудь вернется к тому, от чего ушла, от количества к качеству?

— Вы спрашиваете меня о будущем? Прошу задавать вопросы только о прошлом.

Я не пророк. Я только справочник. — В голосе электронного Эрудита прозвучала насмешка, смешанная с обидой, — Еще раз благодарю вас, маэстро. Вы меня просветили.

Выключив Эрудита, математик сказал Физе Фи:

— Он действительно меня просветил. Представляешь, я себя считал знатоком математики, а не знал о качественных числительных первобытного мышления.

— Ну, вот видишь. Значит, он уж не так устарел.

— Меня не удовлетворяет в нем одно — в нем факты абстрагированы от темперамента. Его уравновешенность меня бесит.

— Но не забывай, что он только справочник, а не исследователь.

— Для справочника он все же слишком амбициозен.

Математик, чтобы не сидеть без дела, вычислял. С помощью абстрактных знаков и символов он хотел поймать в силок математической логики нечто неповторимое — жизнь, бытие, нравы первобытного охотника. Лаборатория была занята тем, что пыталась создать модель давно исчезнувшего мира. Но для Физы Фи и для молодого математика не менее важен был другой мир, мир длящийся и чудесным, не нуждающийся в модели.

Эроя вошла в лабораторию и невольно остановилась, услышав голос Эрудита.

— Любовь, — говорил важно Эрудит, — это чувство. Приведу пример. Икс влюбился в Игрек. А в это время некто третий, назовем его Зет, дублирует переживания Икса. Он ревнует. Что же такое любовь? На этот вопрос некоторые специалисты далекого прошлого отвечали так: «Любовь это ненадолго возникшая иллюзия, которой природа, вид и эволюция пользовались для своей цели продолжения рода, цели, не имеющей ничего общего с интересами Икс, Игрек, Зет как личностями».

Эроя подошла к Эрудиту и выключила его.

— Физа! — крикнула она.

— Сколько раз я тебя просила не задавать ему вопросов, в которых он не компетентен. Вы испортите мне автомат.

ТЬМЫ МИНУВШИХ СТОЛЕТИЙ

Стрелка прибора двигалась назад, в прошлое, отмеривая столетия.

Голос Эрудита на этот раз звучал торжественно, доносился как бы из прошлого:

— Его имя родилось вместе с ним. Его назвали. А значит, вырвали из хаоса и неопределенности всего неназванного. Его назвали. И он определился, стал неповторимым.

Он имел имя, как все окружающие: мать, братья, сородичи.

Как его звали? Мне неизвестно. Но в продолжение двадцати лет, пoка он жил, он откликался, кoгда произносили слово, слившееся с ним и обозначавшее его. Тогда имена имели магическую силу. Имена охотников, зверей и вещей, которых мы сейчас считаем неодушевленными. Тогда все, что имело название, казалось одушевленным. Дышали горы, говорили реки, грустили и радовались деревья. Луна и камень, лесная тропа и набежавшая волна-все было полно трепета жизни, невысказанного значения; мгновение дышало, как убегающий олень, и билось, как живая рыба в ладони…