Ковер

Ковер начал опускаться, и тут раздался ужасный рев - ни с чьим нельзя было спутать этот яростный, исступленный рев стихии, которая жаждала только разрушать, разрывать. И страшно было осознавать, что могучая эта стихия несется именно за ним. К этому времени его глаза уже достаточно приспособились ко мраку, и он смог разглядеть, что там внизу, теперь действительно возвышаясь над деревьями, несся Брунир. Была видна ведущая в адскую бездну пасть, видны были красные глаза - те самые глаза которые следили за ним с неба в далеком-далеком парке - тело же все состояло из вихрей, и видно было как гнуться и ломаются при его приближении деревья чудовищный пес совершал исполинские прыжки. в каждом из которых было не менее сотни метров.

- Вверх! Неси скорее! - что было сил прокричал тогда Михаил.

Ковер послушался - тут же набрал прежнюю высоту, и помчался еще быстрее. Теперь мир отлетал назад, как второстепенная декорация - слишком стремительно было движение, чтобы разглядеть хоть что-то, зато Брунир не отставал. Теперь, когда добыча оказалась так близко, и ушла из под самого носа, он пришел в неистовство. Он ревел беспрерывно, он совершал все более длинные прыжки, и самое главное - при этих прыжках он еще и разрастался. Из темного неба вытягивались к нему отростки вихрей, поглощались в его плоть, и он был подобен уже живой горе, из глубин вырывались отсветы молнии - вот он совершил исполинский прыжок - распахнулась многометровая пасть, заполонило все небо.

- Вверх! - за мгновенье до того как этот ужас должен был поглотить его скомандовал Михаил, и ковер, прорезая толщу туч, устремился ввысь.

Прошло несколько мгновений этого стремительно движения вверх. Несколько, показавшихся ему нескончаемых мгновений. Ведь ничего-ничего не было видно, и уж думалось ему, что мрак поглотил его, даже душно словно в клети, в темнице стало. Но в самое страшное мгновение, когда вопль ужаса уже готов был вырваться из него, он вновь почувствовал теплое весеннее дыхание, и, кажется нежные губы коснулись его щеки, что-то шепнули не в ухо - нет - в самое сердце. Только вот ни одного слова не мог он разобрать в этом шепоте - это было как пение древесной кроны. А страшная пелена вдруг разорвалась, и распахнулось бесконечное звездное небо.

Никогда, никогда не думал Михаил, что на небе может быть столько звезд таких ярких, таких прекрасных. А ведь в прошлой своей жизни он очень часто любовался звездным небом. Иногда летом в деревне, оставлял дом, и уходил в дальние поля, где лежал на стоге под этой красотою, и выдавались, между прочим, ночи очень многозвездные - но такого неба он никогда не видел! Казалось, стоит только протянуть руку и можно дотронуться до любой из них. Вот красочным полотном, переливаясь развесилось северное сияние - какие необычно нежные, трепетные краски, какое плавное созвучие - казалось, всю жизнь можно было бы любоваться этой красотою, и во всю жизнь не налюбоваться. Михаилу захотелось складывать стихи, но он не был поэтом только чувствовать мог поэтически, но вот выражать эти чувства в словесной форме - нет - к сожалению у него не было такого дара, и от этого сожаления у него даже защемило в сердце.

Нет - не возможно было удержать в себе это, разрывающее грудь чувство, и он закричал из всех сил:

- Люблю тебя, Таня!!! Люблю!!! Я вернусь к тебе!!! Обязательно вернусь ты только жди!!!

Но тут та окрашенная серебристым светом звезд, и переливчатыми отблесками северного сияния толща облаков, которая подобно волшебной горной стране проплывала под ним - вздулась, разорвалась в одном месте, и из этого разрыва показалась ужасающая, заходящаяся в яростном вопле морда Брунира. Это был уже исполин много больший кого-либо когда-либо жившего на земле - он уже разросся на несколько верст, это была стихия, которой ничего не стоило раздробить целый горный хребет или море своей яростью в пар обратить.

Михаил вновь почувствовал, что он совершенно против этого бессилен, что сейчас это громада допрыгнет до него, но тут Брунир бешено взвыл, вдруг сжался и исчез - словно водоворот над затонувшим судном сомкнулись над местом его падения облака. И тогда Михаил почувствовал облегчение, почувствовал радость, он понял, что это сияние небес лишило сил адского пса. Он должен был бы рассмеяться, но дело в том, что в глубине сердца чувствовал, что - это еще далеко не окончание его злоключений, что самое страшное еще впереди.

И вот ковер стремительно стал снижаться.

- Нет. Неси меня домой. - говорил ему Михаил, но ковер никак не реагировал - продолжал снижаться.

Тогда Михаил обернулся и обнаружил, что из ковра один за другим вылетают листья. Остаются позади, на этой высоте, на которую никакие листья залететь не могут, медленно кружат в серебристом сиянии звезд. И вспомнились ему слова Тани о том, что ковер не вечен, что через какое-то время он потеряет свою волшебную силу.

Только он вспомнил это, как ковер погрузился в облачную пелену, и дальнейший спуск продолжался уже в совершенном мраке. Михаил почувствовал усталость, и заснул.

* * *

Очнулся Миша в престранном месте. Это был широкий, покрытый гладкими каменными плитами двор, с одной стороны открывалось широкое поле, окончания которого не было видно, так как там поднималась холмовая гряда. Над этим полем сияло яркое голубое небо, но все травы были пожухшими, осенними, такими хрупкими, что, казалось подуй посильнее ветер, и они все рассыплются в прах. С другой стороны поднималось несколько гладких желтых стен, с маленькими окошечками; некоторые из которых были темными, а в некоторых мерцали живые, трепетные свечи. Это были не высокие стены, но их прорезали пустынные узкие улицы, которые уводили к высоким домам. Над теми же высокими домами высились уже настоящие исполины, этажей в сто, а то и больше - однако это не были небоскребы в привычном Михаилу дизайне двадцатого века. Это исполинские сооружения напоминали скорее средневековые постройки, и было в них что-то грозное, пугающее - казалось, стоило войти туда и можно было бы блуждать хоть всю жизнь, и если над полем небо было ясное, то над городом этим нависала пелена непроницаемо черных туч - от нее весь город казался размытым, наполненный глубокими, загадочными тенями, которые таили нечто гораздо большее, чем можно было приметить с первого взгляда.