Следы на траве (сборник)

В следующую секунду подаренное Землей чутье подсказало Ляховичу: надо спасать Сильвию. И этого олуха-машиниста тоже, если удастся.

— Тормози!..

Надрывно визжат под полом колеса, сыплются искры. Так. Изрешеченная пластмассовая дверь распахнута настежь.

— Прыгай!

Она не хочет, кричит что-то жалкое и неразборчивое; она боится — за себя или за него? Она цепляется за руку… Не выйдет! Порядок. Катится под насыпь. Ничего, весенний снег рыхлый. Теперь ты… Ну, с тобой проще. Еще раз поднять пистолет. Мешок ты, парень, зажирел в кресле тепловоза, тебе только прыгать…

Оглянувшись, Пауль увидел за кабиной боевика с занесенной гранатой. Редковолосого, щуплого, с цыплячьим пухом вместо бороды. От судьбы не уйдешь, даже с помощью Кругов Обитания.

Тело, разорванное вдребезги, Великий Помощник не восстановит.

…Есть еще секунды, чтобы выпрыгнуть…

Вольная Деревня, потом Земля. Долгий, долгий отдых. Сентябрь в Карелии. Нет — Тихий океан. Свежесть бриза. Загорелая, поздоровевшая Сильвия в тени пальм… Нельзя. Тепловоз облеплен этими тварями, как сладкая коврига муравьями, — не дай Бог им добраться до вагонов.

Он потратил последнюю секунду, чтобы нажатием на клавишу разъединить магнитные сцепы. Сразу отстали, унеслись к повороту синие сигары; и кто-то, пытаясь допрыгнуть, позорно плюхнулся на шпалы…

Прежде чем взрыв навеки погасил его сознание, Пауль успел только прошептать: «Господи, прими мою душу!..»

…Горячие, еще слабо гудящие рельсы — через равнину ноздреватого снега, мимо черных лесов, от горизонта до горизонта. Трупы в пятнистых балахонах. Глубокие провалы следов.

Валентин не мог оторвать взгляд от расплывшихся багровых капель. У самых ног горели они. Осталось только это — и угасающий трепет биополя в воздухе, точно последняя грустная ласка…

…Упустил. Занятый этим кошмаром в Назарете, спасением десятерых «зеленых», облитых фосфором на мосту, который они защищали, — упустил, проморгал… Никогда не думал Валентин, что в нем столь сильны отцовские чувства. Сейчас, когда… когда он узнал о страшной гибели Пауля, пришлось прямо-таки насиловать свои железы, пускать в ход всю сверхтренированную волю, чтобы затопить успокаивающими ферментами нервный пожар. Иначе впервые за годы работы в Вольной Деревне увидели бы коллеги разведчика Лобанова рыдающим или оцепенелым в страшном внезапном горе. Он был уверен, что одиночество — его нормальное состояние; что главное в жизни — работа; промолчав в некий момент, когда признание было бы легким и естественным, с каждым месяцем стыдился все больше. Ну чего вдруг он именно сегодня возьмет и скажет Ляховичу: «Я твой отец?» Сенсация на всю Вольную Деревню… Отложим. Успеем… Не успели. Старый трусливый осел! А все же есть элемент мистики в этом сходстве судеб: мать, бедняжка Урсула, следами усталых ног рисовавшая «космическую картину жизни» на снежных пустынях, сгинула от пули пьяного патрульного, и такой же полузверь с одурманенным мозгом разнес гранатой ее сына. Ее и моего… Моего… Держаться, Валентин Аркадьевич!

Начинается великая спасательная операция. Есть поворотные моменты в истории, когда не действуют обычные законы. Когда меньшинство, обуреваемое темными страстями и застарелыми обидами, хочет расколоть выстраданное всечеловеческое единство. Да, кто бы что ни говорил, Земля и Вальхалла — едины… В такой момент должна выступить на сцену светлая, мудрая, необоримая Сила. Ей пока нет названия, — но это не деспотизм. Деспотизм гасит светочи умов, рушит культуру — наша Сила борется за высшие духовные ценности. И потому — оправдана.

Лобанов заставил себя отвернуться от кровавого снега и решительно зашагал прочь.

…Не успели еще остыть рядом с железнодорожным полотном капли крови Пауля, когда бешено защелкали затворами алопятнистые боевики, тщетно пытаясь продолжать стрельбу. По всей Вальхалле умолкли пулеметы, орудия, ракетные установки. И захлебнулись танковые моторы, и вынужденно спланировали на снежную равнину бомбардировщики.

По-разному вели себя вооруженные люди. Те из них, кто носил серую или оливковую форму клана «Стальной ветер», с облегчением перекрестившись или иначе возблагодарив божество, строились в колонну под началом старших: боевой долг был исполнен. Люди с зелеными кокардами, рисовавшие листья на своих машинах, радостно бросали оружие, обнимались и горланили здравицы в честь «великого земного брата». Стрелки, нелепо украшенные оранжево-голубыми плюмажами, в бессильной ярости ломали о колено свои автоматы, или перехватывали винтовку, как дубину, прикладом вперед, или просто с воем катались по земле. А в бронированных башнях, бессмысленно улыбаясь, неспособные думать или двигаться, лежали танкисты…

Синий поезд вдруг перестал тарахтеть на стыках и оторвался от рельсов. Пассажиры увидели провалившуюся вниз гору, дымный чертеж столицы, растрескавшийся ледяной панцирь Эридана — а впереди стояло от земли до неба волокнистое, льющееся волнами по кругу сиреневое кольцо. В центр его и летел 19-й скорый.

— Идите ко мне, дети, — не громко, не оглушающе, но так, что услышал каждый, от порта до парка на западной окраине, сказал женский голос из сияющего пространства в кольце. — Идите, я так давно жду вас!..

И люди пошли. Кутаясь в обгорелые лохмотья, неся детей, катя тележки с уцелевшим добром или сидя за рулем машины, оголодавшие за дни бесцельной распри, забинтованные, еще не очень верившие тому, что виделось за фосфорическими воротами. Потянулись группками, потекли, хлынули, оставляя разоренные свои гнезда. И старший сын клана в мундире, обвешанном золотой канителью, при каске с гербом, плаще и кортике, вел за руку бездомную негритянскую девчушку, прижимавшую к себе единственное свое сокровище — линялого плюшевого медведя.

Люди Вальхаллы пешком и на колесах, на самолетах и речных судах стремились к устью гигантского Тоннеля. Но лишь у тех, кто шел с миром и надеждой, включались двигатели машин, а техника, которую пытались оседлать разрушители, чтобы по-прежнему давить, взрывать и жечь, оставалась, безусловно, мертвой. Однако вот какая-нибудь хлопотливая владелица детского сада, завидев мощный шестиосный ракетовоз, принимала над ним командование, с помощью солдат загружала чудовище своими пискливыми птенцами — и, к изумлению отчаявшегося водителя, ракетовоз послушно трогался…

Только те, кто стремился к добру и свету, кто, по данным земных приборов, излучал созидательную энергию «раджас», — только они вошли в струящееся марево. А обезоруженные молодцы в балахонах, с безобразными своими значками и плюмажами на шлемах даром молотили кулаками и пинали незримую преграду. «Тамас», энергия разрушения, бурно изливалась от них, и не было хищникам пути на Землю.

Никто не топтал траву на Вальхалле, не отделял вооруженной рукой зерна от плевел.

Сами люди, в меру доброты или озлобленности своей, либо входили в мир любви и заботы, либо воздвигали перед собою непреодолимый барьер.

И тем, кто остался в бессильной ярости кататься по истоптанным снегам «Земли-прим», были сброшены контейнеры с пищей и медикаментами, точно преступникам, высаженным на необитаемый остров.

А за сиреневым кольцом, за порогом Тоннеля начинался свободный полет.