Сказки Долгой Земли (авторский сборник)

Да, вот так-то, подумал Стефан, понимая, что дальше бороться бесполезно. Так и приходит, как в том старом-престаром анекдоте… Раз уж тебе напророчили встречу с Погибелью – не отвертишься.

Пришибленно уточнил:

– Мое убоище?

– Еще чего! – неожиданно возмутились за тюками. – Я не твоя, а мамина с папой. А будешь маленькую девочку обижать, кирпичом по башке получишь!

Шорох, что-то стукнуло, потом в полосе слабого желтоватого сияния, льющегося из ледяного окна, появилось существо небольших размеров, в меховой шубке и валенках с калошами. Из-под завязанной под подбородком шапочки торчат две косички с огромными бантами. Круглая мордашка сердито насуплена.

Если это человеческий ребенок, ей должно быть лет семь-восемь, а если Погибель – кто ж ее знает…

– Что ты здесь делаешь? – прошептал Стефан.

– Ищу чего-нибудь. Сторож пошел водку пить, а дверь запереть забыл. Сам дурак.

– И что же ты ищешь? Умирающих поэтов?

– Нет, что-нибудь путное. Шарфик или теплую шаль для мамы. Это склад ненужных вещей.

– Значит, я попал по адресу. Нищий поэт, которого отвергла возлюбленная, – самая ненужная на свете вещь.

– Ты, что ли, болеешь или пьяный?

Существо подошло ближе. Стефан увидел, что оно и правда сжимает в шерстяной лапке обломок кирпича.

– Что ж, совершай то, зачем явилась! Тебя ведь недаром называют убоищем?

– Про меня взрослые так говорят. Мы уехали с Ваготы, нам здесь негде жить. Нас отовсюду прогоняют: уходите со своим убоищем, ищите другую квартиру. А я же не нарочно…

– Я тоже не нарочно сказал, что их можно понять, а она сказала, что никогда мне этого не простит. Она попала в странную компанию: хищный кордебалет, лесной демон, который носит рубиновые серьги в виде клинков-полумесяцев, и еще один опасный парень с глазами убийцы. Представляешь, она с ними заодно! Их лорда я не видел, но, по-моему, жуткий тип, иначе быть не может. Он ее у меня украл. Хочешь, я почитаю тебе стихи?

– Хочу! – убоище уселось на тюк напротив и приготовилось слушать. – Я люблю, когда мне читают!

Привкус во рту поганый после грибочков, хоть и была всего щепотка, зато никаких сценических комплексов.

– Весеннее иль зимнее творенье – в твоих глазах волшебные узоры…

Он продекламировал весь цикл, посвященный Эфре, с выражением, с драматическими паузами, пришептывая и подвывая. Благодарная аудитория положила кирпич на пол и после каждого стихотворения хлопала в ладоши, как в театре. Толстые вязаные перчатки приглушали хлопки.

– Здорово! – одобрила она, когда Стефан закончил свое выступление. – Это про меня, ага?

– Нет. Я посвятил эти стихи самой красивой девушке Долгой Земли.

– Так я же самая красивая! Видел мои бантики? У меня еще один под шапкой на голове. Эти белые в красный горошек, а еще есть красные в белый горошек, мы их тоже с собой взяли, и красные с блестящей каемкой…

– Сандра! – донесся с улицы встревоженный женский выкрик. – Сандра, ты где?!

– Я здесь!!! – заверещала обладательница бантиков, так что у Стефана чуть не лопнули барабанные перепонки, и вполголоса добавила: – Это меня мама ищет.

Заскрипел снег под торопливыми шагами, распахнулась дверь, он разглядел на пороге невысокую округлую фигуру.

– Сандра, сейчас же выходи! Ты почему убежала без спросу и зачем сюда забралась?

– Прибарахлиться хотела, – слезая с тюка на пол, буркнула Сандра. – Ты же продала свою шаль, а я тебе другую искала, а там одни польта и штаны.

– Нельзя брать чужое!

– Это не чужое, это ненужное! Так на вывеске написано.

– Мало ли что написано. Эти вещи люди сдают и покупают за деньги. Пойдем-ка отсюда, пока нас не наругали!

Ушли. Так и не использованный по назначению обломок кирпича остался лежать на полу. Стефан понял, что получил отсрочку.

Интересно, его теперь тоже продадут за деньги? Кому-нибудь из претендентов на Весенний престол, чтобы писал политические эпиграммы… Он подтащил тюк с тряпьем поближе к батарее, устроился на мягком, свернулся калачиком.

Из мутного, хотя довольно приятного забытья его вырвало жалостливое бормотание:

– Ой, вещички мои бедные, на полу в пыли валяетесь, не пожалели вас хозяева, отдали в чужие руки… Ничего, сейчас всех вылечу, как новенькие станете! А ты чего тут разлегся?

Открыв глаза, Стефан увидел знакомое бледное лицо с вывернутыми губами и припухлыми веками. Поблескивали в ледяном свете разномастные пуговицы, а концы прозрачного шарфика свисали, точно крылья мертвой стрекозы.

– Вам без шапки не холодно?

– Не о том спрашиваешь, – хихикнула сумасшедшая.

– Что мне угрожает? Где моя погибель?

– Это не одно и то же. – Лепатра снова хихикнула. – Теперь вижу. Тебя по-хорошему предупредили, а ты не послушаешь. Длинные белые волосы. Стекло не разобьется.

– Какое стекло?

– Дверь из цельного стекла. Ты по ней стулом со всего маху, а она не разобьется, заговоренная потому что. Стул сломаешь, ирод, из-за своего страха безвинную вещь загубишь. А этот охламон разве станет лечить вещь? Он людей-то не жалеет, не то что вещи бессловесные. На помойку велит выбросить.

– Меня? – нервно ежась, уточнил Стефан.

– Какого тебя – стул! А стеклу ничего не сделается. После этого захочешь умереть, потом передумаешь. Но это будет не погибель, а злая напасть. Погибель приходит изнутри. Наврешь за деньги, по указке ворюг, через это потеряешь свой дар и сопьешься втихую.

– Я никогда так не поступлю. – Стефан энергично помотал головой и осел на расползшуюся кучу тряпья, когда темная комната с сияющим, как ледяной фонарь, окном попыталась завертеться вокруг собственной оси.

– Может, и не поступишь, – вздохнула Лепатра, присаживаясь рядом. – Я иногда вижу то, что может быть, а может не быть, оно еще не вылепилось, только предполагается. У меня и сестрица была такая. Да… Уж она была и красивая, и прозорливая, и проклятья отводить умела, а все одно не убереглась. А тебе сказано же – не ходи туда!

– Куда?

– Туда, где дверь из стекла. Тогда не обидишься на весь мир. Эти ворюги, кроме денег немереных, посулят тебе изменить прошлое – будто они сделают так, что с тобой на самом деле этого не случилось, и ты ухватишься, как дурак за дутые акции. Взаправду ничего они в прошлом не поменяют. И рады бы, да нельзя, только память тебе, болезному, чуток подправят. Закон запрещает, но они потому и зовутся Высшими, что стоят выше закона, выше добра и зла. Ради благих целей, сиречь интереса своего шкурного, что угодно вытворят, как сестрицу мою старшенькую когда-то убили. Цель оправдывает средства – слыхал небось?

– Вы говорите опасные вещи, – заметил Стефан, частично трезвея.

Высшие – запретная тема. Известно только, что это маги покруче всех прочих, особенные, бессмертные, всесильные. О них нельзя говорить плохо. О них лучше вообще не говорить, не любят они лишней огласки. А уж обзывать их ворюгами и обвинять в «шкурном интересе»… Лепатра полоумная, ей все сойдет с рук, но с него-то будет спрос как с нормального.

– Вспомнила я наконец, зачем сюда приехала. За смертушкой своей… Шестьсот лет живу на свете, вещи лечу, никому глаза не мозолю, и где у меня ум, где разум, где что – сама не знаю. Не могу так больше, невтерпеж.

– Шестьсот?.. – он уставился на нее недоверчиво. – Не может быть. Вы, наверное, забыли. На вид вам тридцать пять, если вы подвид В, и не больше трехсот, если С.

– Пальцем в небо, – колдунья радостно ухмыльнулась. – Когда мне было столько, сколько ты сказал, я молодильного зелья хлебнула, через то и не меняюсь. Госпожа Текуса, наша с сестрицей Изабеллой старая учительница, остерегала: не прельщайтесь, девки, молодильным зельем, хуже станет, красу девичью сохраните, а разум потеряете. Я от Текусы потом ушла, не по профилю мне было у нее учиться, она ведь была лесная ведьма, и Изабелла тоже лесная, а я обыкновенная, с уклоном в вещную магию. На складах работала, по консервирующим чарам, а рецепт молодильного зелья переписала тайком, еще когда ходила у Текусы в ученицах. Набрала ингредиентов, состряпала, выпила, и лет через полтораста в голове давай все мешаться… Уж Изабелла не сделала бы такой глупости, она была умница-разумница, но все равно умерла молодой, когда с ворюгами поспорила. А я до сих пор живу, никому не мешаю… Невмоготу больше, устала. От старости мне не помереть, поэтому надо или сгореть в огне, или чтоб меня убил знающий колдун, который всю мою силу до капли выпьет – и ему польза, и мне свобода. Иначе стану нежитью неприкаянной, буду маяться да людей по ночам пугать, а я разве злая? Только на тех злюсь, кто вещи портит, но караю по мелочам – тот локоть ушибет, этот булку вниз маслом уронит. Мне надобен такой, кто убьет меня без огня, но по правилам. Надо найти Изабеллиного сынка-охламона, этот справится. Он теперь в столице живет, говорят, далеко пошел, стал важным господином. Я уж к нему ходила, да его дома не случилось, а сторожа меня на порог не пускают. Велела передать, что тетя Клепа в гости приехала. Страсть как хочется побывать у него дома – с мебелью познакомиться, с чашками-блюдцами потолковать, малые вещицы приголубить…