Несчастный скиталец

игура? Какая путеводная звезда будет сиять во мраке нощи над ея челом? Помню еще, как бывало завидовал самому последнему матрозу и силился постичь – что суждено оному в плаваньи? Смерть ли в абордажном бою или горячие объятья прелестной дикарки, что собирает диковинные плоды в волшебных заморских садах?

Солнце погружалось в дальния волны, они делались красными, но скоро все пропадало. Я прощался с морем и возвращался в город, к своему жилищу. Путь мой лежал по старинным тесным улочкам, где промеж факельных фонарей уже встречали меня иные видения. Я слышал яростный звон мечей и наблюдал соперников, что еще триста лет тому свели все свои счеты. Также услаждал я слух песнями, кои слагали для возлюбленных своих знатные рыцари, искушенные в вежестве и любовных науках. Вот страшная башня, некогда бывшая тюрьмой. О, горе! Слышатся стоны, полныя тоски, боли и страха – то в застенке мучают несчастную пленницу. Сердце разрывается от прежалостной картины. Но что это? Чья-то фигура карабкается по стене. Развевается плащ, блестит оружие… Вот донеслись звуки схватки, короткой и жаркой, отворяются двери темницы – и неизвестный герой похищает спасенную. Стук копыт его коня исчезает из слуха, и снова мертва проклятая черная башня.

Между протчим приходилось мне пробираться и палисадниками, в коих днем забавляются дети горожан, сии бледныя растения, принуженныя разцветать посреди камня, сырости и вечных сумерек. В подобном палисаде, возвращаясь домой, я и нашел куколку, сделанную из сорванного цветка мальвы. Она пребывала на качелях в совершенном одиночестве и, как помстилось мне, томилась заброшенностью и печалью. Видно, целый день довелось ей быть подругою некоей маленькой девочки, каковая расточала на нея и любовь и ласки и лепетала ей детския тайны свои. Но за поздним часом хозяйку куклы призвали к колыбели. Что ж, подрастающая ветреница оставила наперсницу свою и уж верно забыла про нея.

Моя душа, утомленная созерцанием моря, странно была чутка в тот вечер. Жалость к кукле заставила меня улыбнуться и забрать несчастную. Я положил ея в карман и направил стопы к своему обиталищу. А обитал я, подобно многим мечтателям, на чердаке. Нищее мое бытие, впрочем, не страдало отсутствием некоего даже уюта. Из старой рухляди я составил себе приличную обстановку. К тому же, благодаря узости слухового окна, солнечный луч нечасто обнаруживал ея убогость. А призрачный свет от лампадки, при котором я читал или писал стихи, преображал сирый чердак в подобие таинственных чертогов.

Вошед, я положил куколку на шкап, вернее даже – усадил, прислонив ея к треснувшему кувшину. В сумерках оный кувшин представлялся мне древним сосудом, из каковых мудрецы былого черпали вино – источник истинной учоности.

– Ну, – рек я, – будьте как дома, прекрасная кукла. И ежели мое общество не представляется вам обузою, то оставайтесь со мною навсегда. Вы скрасите одиночество затворника.

И я поклонился.

Не упомню, что я делал далее, – скорее всего, читал. Однако филозоф-сухарь так подействовал