Синяя дорога

Писал он ежедневно, по нескольку часов в день. И только когда умудрялся подхватить насморк и у него поднималась температура, он делал себе выходной, заявляя при этом: больной заболел.

Идея романа "Голова профессора Доуэля" пришла отцу именно тогда, когда он лежал, скованный гипсом.

Вокруг него были привычные вещи. Он видел их, но не мог достать. Не мог подняться, сесть. И несмотря на это, я не помню, чтобы у него было плохое настроение. Лежа в постели, он руководил моими играми, придумывал всякие забавы. А в то время, когда он мог подниматься, фантазия его была неиссякаема. Помню, однажды летом, жили мы тогда в Детском Селе на улице Жуковского, отец предложил мне пускать мыльные пузыри. Соломинок у нас не было, но отец очень ловко скрутил бумажные трубочки, разрезал их с одной стороны и загнул концами наружу. Открыв окно, мы уселись на подоконнике. Я так усердно выдувала пузыри, что не заметила, чем занят отец. Вдруг мимо меня пролетел какой-то странный матовый шар. Потом еще и еще. Ребята, гулявшие во дворе, тоже заметили его и побежали ловить. Один мальчик протянул руку, пузырь коснулся его ладони, лопнул и из него пошел дым. Мальчик даже вскрикнул от неожиданности. Но потом стал снова ловить шары с дымом. Я посмотрела на отца. Оказалось, что он пускал в пузыри дым из папиросы. A то бывало из носового платка сделает человечка. Или рисовать со мной сядет. Нарисует какой-нибудь крючочек, закорючку или волнистую линию и предлагает мне остальное самой дорисовать. Или сказки своего сочинения рассказывает. Вернее, даже не сказки, а сказку бесконечную, вроде "Тысячи и одной ночи". И рассказывал он ее мне каждый вечер, перед сном, в течение всей зимы.

Кто не читал или не видел в кино сказку «Огниво», про бывалого солдата? Так вот, отец рассказывал ее мне, а потом, когда она кончилась, стал выдумывать новые приключения про солдата, которого стал называть Солдат Яшка — Медная пряжка. Много всяких сказок прочла я в детстве, и русских, и других народов, но таких смешных чудес, как в папиной сказке, нигде не читала. Ну где можно прочесть про чертей и чертиков, которые бы дружили с людьми? И о Бабе-Яге, которая от старости разучилась колдовать и у нее все получалось наоборот? Смешная была сказка и удивительная.

Пока мы жили на Петроградской стороне, отец почти не вставал с кровати, так как у него снова обострилась старая болезнь и его уложили в гипсовую кровать. Гипс ему делали дома. Для этого приехала целая бригада: врач, сестра и санитарка. Намочив пропитанные гипсом бинты, врач стал бинтовать его. Как раз в этот момент я появилась на пороге. Эта процедура произвела на меня угнетающее впечатление, и я со страхом бросилась назад, в нашу комнату. Мне тогда шел всего седьмой год. К счастью, сам отец относился к своей болезни не столь мрачно.

В те годы у нас особенно часто бывали врачи. Но, закованный от бедер до самой шеи в гипс, отец оставался оптимистом. Шутил и рассказывал мне смешные истории.

Впрочем, он не только рассказывал, но и продолжал писать и содержал благодаря этому всю нашу семью.

В тридцатые годы папа приобрел первый четырехламповый приемник. Для него это было большой радостью, так как отец был полностью отрезан от мира. Правда, он получал много газет и журналов, но разве это могло сравниться с живым голосом, с возможностью при повороте тумблера перенестись в неведомые страны. Это ему доставляло удовольствие, а маму частенько выводило из себя, так как его блуждание в эфире наполняло нашу квартиру свистом, треском и грохотом. Иногда раздавались обрывки музыки, незнакомая речь, после чего снова раздавался свист и звуковой глушитель: па-па-па-па… Уже тогда отец мечтал о телевизоре. Не о таком, какие стоят сейчас в каждой квартире, а об аппарате, который можно было бы настроить на любое расстояние и увидеть любой уголок земли. Именно это свое желание он воплотил в романе "Чудесный глаз".

Перед самой войной отец стал подниматься с постели. Иногда даже на улицу выходил. В эти дни он и на скрипке играл. Рояля у нас тогда уже не было, продали при переезде из Киева. По рассказам мамы, когда я была совсем маленькой, чтобы убаюкать, меня клали на рояль, на большую подушку. Отец играл колыбельные, и я засыпала. Специального музыкального образования отец не получил, но на скрипке играл без нот, по памяти такие сложные произведения, что я только удивлялась.

Несмотря на солидный возраст, отец не утратил способности жить детскими интересами. В основном, мы общались по вечерам. Это время принадлежало мне. Иногда мы во что-нибудь играли, но чаще всего отец читал вслух. Иногда послушать приходили мама и бабушка. Обе занимались каким-нибудь рукоделием. Бабушка чинила. Мама вышивала. В то время были модны вышитые вещи. И дома было уютнее от белых чехлов на диване и на креслах, от вышитых подушек и занавесей. Больше всего я любила слушать страшные истории. Читал отец классически, как настоящий артист. Каждый герой имел у него свой голос, интонацию, произношение. Все это создавало иллюзию, будто читает не один человек, а несколько.

Помню, когда мама принималась мне читать, я сердилась и просила ее читать так, как отец. Но мама не умела, а я не верила ей и обижалась. И только позже поняла, что читать так, как читал отец, могут только хорошие артисты.

Чаще всего отец читал Гоголя "Вечера на хуторе близ Диканьки". Читал он, лежа на своем жестком топчане, — на мягком ему нельзя было лежать из-за больного позвоночника. А я заберусь за его спину, вцеплюсь в плечо и слушаю, затаив дыхание. А потом, возвращаясь к себе в комнату, боюсь зайти в темноту. Сперва руку из-за двери протяну, свет включу, а уж потом вхожу.

Лягу на постель, накроюсь с головой одеялом, и кажется мне, что сейчас кто-то страшный придет и вытащит меня из постели. Жарко мне, душно, вспотею вся, а раскрыться боюсь. А на следующий день опять прошу отца прочитать что-нибудь страшное.

Мой отец был таким фантазером, что теперь, вспоминая его рассказы, я начинаю сомневаться в их правдивости. Как-то отец рассказывал мне о дарвинском "Происхождении видов". И, как бы продолжая высказывания Дарвина, сообщил, что люди, произошедшие от обезьян, некоторое время были еще хвостатыми. Однако хвосты их почему-то не сгибались, и для того чтобы сесть на землю, им приходилось делать в земле дырку, в которую они могли всунуть негнущийся хвост. В эту «гипотезу» я верила довольно долго, так как у меня и мысли не было, что это фантазия отца.

Посетителей у отца бывало много: писатели, ученые, молодые, начинающие авторы, студенты и школьники. С каждым из них он находил контакт и интересующую обе стороны тему. Многие из них привозили или присылали по почте, на суд отцу, свои произведения. А один раз какой-то студент прислал отцу несколько тем для фантастических рассказов, прося за них плату. Отец ответил ему, что в темах недостатка не испытывает. Наоборот, мог бы даже поделиться с кем-нибудь. Ввиду этого и денег не выслал.

Перед самой войной отца уложили в больницу. В больнице он познакомился с мальчиком из детского дома, у которого не было родных. По рассказам отца, мальчик был похож на растрепанного воробья. Звали его Гоша.

За то время, что они лежали вместе, Гоша очень привязался к отцу и жалел, что они так расстаются. И тут отцу пришла мысль усыновить Гошу. О чем он и сказал мальчику. Не знаю, что бы получилось из этого, ведь он даже не посоветовался с мамой. Однако сбыться этому так и не удалось, так как началась война, поезда перестали ходить в Ленинград и мы потеряли Гошу из виду.

Помню, мне очень хотелось, чтобы отец написал о нас, ребятах. О моих сверстниках, знакомых по дому. И он пообещал мне, что напишет о наших приключениях. О том, как мы попали в таинственные пещеры, и многое-многое другое. И я так расфантазировалась, что видела уже все это, как наяву. К сожалению, осуществлению этого замысла также помешала война.