Дикий Порт (Райские птицы)

— Я не волнуюсь. Я не понимаю, почему. Здесь же есть третий врач, он хороший специалист.

— Не в этом дело.

— А в чём?

— Долго объяснять.

Айфиджениа открыла рот. Закрыла. Опустила бледное личико.

— Ты только не волнуйся, — в третий раз повторил Лакки.

Они долго молчали. Потом долго говорили вроде бы ни о чём — о «Миннесоте», покойном капитане Карреру и его дочери-музыкантше, о Кей-Эль-Джей, Тери Уивинге и его будущей судьбе — сироте прямой путь в одно из военных училищ, примут без экзаменов, а продлись война ещё лет шесть, он встанет в строй — о Первом ударном флоте, лунных верфях, втором крейсере «Ямамото Исуроку», и о страшно далёкой, родной, зелёной Земле.

…О Земле в ту пору вообще говорили редко. Плохая примета. Много будешь говорить — не увидишь. Но Ифе — Птица, главная примета из всех, что есть, сама по себе; и с ней было можно.

После этого у Джека хватило сил признаться.

— Это я виноват, — сказал он. — Я сболтнул.

Ифе скорбно опустила ресницы.

— Как же вы теперь? — шепнула после долгой паузы.

— Как все, — развёл руками Лакки.

И внезапно резко, с натугой, точно выныривая с глубины, повеселел.

— Я тебе про боевых зайцев рассказывал? — бодро поинтересовался он.

— Рассказывал, — Ифе слабо улыбнулась, понимая, что Джеку не хочется видеть её пасмурной и тоскливой.

— А ты у меня зайчиха особого назначения, — и Счастливчик погладил её по склонённой голове.

…«Миннесота» увозила людей с SKJ-56/9, промышленной колонии. Там был рудник, а комендант планеты фальсифицировал списки жителей, чтобы снизить официальную выработку и положить часть дохода себе в карман. Разница оказалась фатальной для воздухоочистки. Жилые отсеки переполнились, люди лежали в коридоре, стараясь дышать как можно реже и не полной грудью. Плыло зловоние. У старика-казначея начался сердечный приступ. Он плакал и каялся, и просил усыпить его до смерти, чтобы не отнимать воздуха у остальных — ведь он знал, что творит комендант, и имел долю…

Комендант молчал.

Тогда Ифе пела жизнь. Молча, без гитары, потому что вокруг были люди… Джек видел её.

«Ты ведь Птица, — сказал он ей потом, когда ракетоноска уже вернулась на базу, донеся живыми всех до единого, и комендант с казначеем пошли под суд. — Я знаю, у меня когда-то во взводе такой парень был. Его отделению везло, как чертям, раз от раза. Пол-взвода в расход, а у них лёгкие ранения. Я как-то удивился вслух, а он честный оказался. Рассказал».

«Что с ним случилось потом?» — спросила Ифе.

«Орден с ним случился. В офицерскую академию он ушёл…»

Тогда он впервые смотрел на неё так, как сейчас — голодным собачьим взглядом. И так же жизнерадостно улыбался, от уха до уха, растянув исписанное шрамами лицо. Ифе поёжилась.

— Вот, — сказал Лакки странным чётким голосом. — Зайцы, да… адаптивные механизмы. Псевдоподии. Человечество, оно, если надо, хрен-те что может выдать… коллективный разум. Как термитник. Знаешь, как термиты специализируются?

— Знаю, — грустно сказала Ифе. — Ты уже рассказывал.

— Ага… — выдохнул Джек. Глаза ясно блестели. — Вот я термит-солдат. Челюсти, шипы, вся хрень. А ты — королева.

— Не мели чепухи.

— Я знаю, что говорю. Управление вероятностями, внушение, целительство. Ты мысли не читаешь, часом?

— Нет.

— Вероятности всё равно круче, — почти завистливо сказал Лэнгсон.

— Ты не знаешь, как это тяжело! — горько бросила Ифе.

— Но ты это действительно можешь, — он покачал головой. — Войсковая шаманка. Ушастая…

Встал, обнял её и поцеловал — как сестру.

— Ты будешь петь вечно, — глухо сказал Лакки, глядя на Айфиджению с дикой пустынной тоской. — А я сгнию.

У Ррит Кадары, мира царствующего, не счесть заплетённых кос, обильно смоченных влагой жизни; драгоценные кольца, унизывающие их, многократно бессчётны. Ареал людей раскидывался в ту пору, когда прочие расы ещё не владели речью, и долгое, долгое время в ледяных безднах остывала лишь кровь людей, пролитая людьми же. Сколько славных, овеянных легендами войн отпраздновали они! И пришедшие позже сполна вкусили сладости сока артерий и вен. Чудо кровопролития многажды освящало безбрежный космос.

Ныне вновь грядут победа и ликование, отрадные Цйирхте, вождю мужских богов, угодные Ймерхши, Великой женщине.

Т’нерхма аххар Цаши аи Н’йархла стоит на капитанском помосте в упоре на четыре, точно готовый сорваться с места и прыгнуть. Гордая голова опущена, веки прикрыты, височные косы касаются пола. Командарм размышляет.

«Даже ничтожный ирхпа рассвирепеет, если умело его дразнить», — сказал Р’харта, великий среди людей, победитель, стяжавший славу и обильно проливающий кровь врагов. Тысячу лет, с тех пор, как у Ррит Чрис’тау были разбиты флоты цаосц, бесчисленные, как песчинки Аххарсе, соляной пустыни у подножия южных отрогов Тхир — тысячу лет люди не знали лучшего праздника.

Кому бы пришло в голову, что мягкотелые х’манки могут стать таким славным свирепым врагом?

…Верхняя губа Т’нерхмы вздёргивается, обнажая сверкающие клыки, но веки его по-прежнему сомкнуты. Он напрягается в прыжковом упоре, и управляющие ходом корабля косятся на него, незаметно потягивая ноздрями воздух. Но командарм спокоен, в его запахе нет недовольства.

Когда дети играют с мелкой дичью, нет забавы в том, чтобы быстро настигнуть и убить её. Лучше прихватить когтями и отпустить; снова и снова, душить, валять по земле, рвать не насмерть, чтобы добыча почувствовала вкус своей крови, вдохнула запах своей смерти. Придёт минута, живое мясо, наконец, почувствует себя мёртвым — и как бы на миг превратится в воина.

Убийство станет деянием чести, когда, в агонии собирая все силы, добыча с неведомой прежде яростью рванётся к твоему горлу.

Так люди раздразнили ничтожных х’манков.

Впору в манере лаэкно назвать «второе лезвие» Т’нерхмы Атк-Этлаэком, Мастером игр.

Х’манки сумели отбросить от своего зловонного логовища «Кхимрай Х’йарну», прекрасный «одаряющий смертью» В’йагхры аи Тхаррги. Звёздная система х’манков оказалась набита оружием до последней степени. Пусть оружием примитивным, слабым, смешным; но едва не с каждого камня, кружащего подле жёлтого карлика х’манков, поднялось по ракете. Сопровождение «Х’йарны» выбили почти целиком.

Люди хохотали, одобряя. Кто мог помыслить, что мягкотелые настолько воинственны? Это развлекало.

Потом показал зубы сам Хманкан.

Весь Ареал людей от восторга вспорол ладони когтями, любуясь, как огрызаются х’манки. Ар-ха! Не только недоброжелатели, но и друзья подзуживали В’йагхру, брата Р’харты, говоря, что не следует дразнить ирхпа, если не можешь с ним справиться. В это время «Кхимрай Х’йарна» уже не в состоянии был атаковать снова… В’йагхра, придя в неистовство, вознамерился разбить «одаряющий» о поверхность Х’манкана, уничтожив тем самым миллиарды копошащихся х’манков и бесповоротно погубив биосферу планеты. На этом война бы окончилась. У х’манков нет и не было колоний, с которых можно нанести хороший удар.

Р’харта отозвал брата.

Хманкан уцелел, а х’манков охватило боевое безумие.

Теперь они горят жаждой убийств и побед, они рвутся большой стаей к Айар, уже вновь именуя её Третьей Террой. Мягкопалые собрали последние силы, они алчут перекусить врагу горло, и теперь, наконец, эта война становится воистину прекрасным занятием, торжественным обрядом, угодным наставникам, вождям и богам. Р’харта решил, что пора встретиться с тварями в истине. Возможно, что после сражения, когда х’манков уничтожат, даже матери пожелают прибыть на Айар и жить на ней.

Ррит Айар — лишь одна из окраин, даже не провинция, просто свободное место. Айар хороша, богата жизнью, здесь можно растить детей: для каждого возраста, от годовалых карапузов до подростков, готовых к инициации, найдётся подходящая дичь. Но Айар слишком далека от Кадары. У людей достаточно обжитых планет. Даже учитывая всю присущую им, хищникам, неуживчивость, в Айар нет спешной надобности.