Золотарь, или Просите, и дано будет...

— Плоско. Как чат. Слова, слова, слова…

— В привычном для нет-общения, упрощенном виде?

— Да.

— Вот вам и мечта, — вмешался лысый. — Мы-то рассчитывали войти в виртуальное пространство и строить там дворцы. Жонглировать галактиками. Рядиться в бархат и парчу. Оборачиваться сизым соколом. Фантасты на говно изошли — извините, Рита Евгеньевна! — сочиняя одну красотищу за другой. И что на практике? Виртуальность сама вошла в наше пространство. Какие мы теперь? Плоские. Как чат. Ники, текст, урод-смайлик. Мечта? Вирт-скафандр, чтобы срать, не выходя из «Одноклассников» — вот наша мечта… Знаете, Александр Игоревич, я вам верю. Вот верю, и все тут. Ничего другого и быть не могло.

— А вы правда заканчивали Высшие курсы КГБ? — спросил я.

Лысый еще раз кивнул:

— Правда. А что?

— Просто интересно. Чему вас там учили?

— В «Вышке»? Организации массовых расстрелов.

— Да ну вас…

— А чего вы ожидали? Оргий кровавой гэбни? Разному учили, Александр Игоревич. «Введение в специальность», «Основы научных исследований», «Гигиена умственного труда»… Первые два спецкурса назначили как раз при мне, в середине 80-х.

— Зачем?

— Дань велениям времени. И согласно требованиям министерства.

— Вы учились в Москве?

— Почему в Москве? В Казахстане, в Алма-Ате, — он снова расхохотался, видя мое изумление. — Алма-Атинские курсы повышения квалификации кадров КГБ СССР. В 83-м их переименовали в Высшие курсы КГБ. Готовили сотрудников оперативно-технического профиля. Вам не кажется, что мы отвлеклись?

— Кажется, — за меня ответил Ямпольский.

И состоялись шашлыки. Без паузы, как по мановению волшебной палочки. Деловые разговоры, подначки, намеки и угрозы — все растаяло. Сгинуло. Растворилось в благоухании. Я даже удивился, что забыл, простил — и вцепился клыками. Никакой варварской грызни с шампуров. Все на блюде, товар лицом. Вот это баранина. С пригорелым бочком. А это свининка. С корочкой на сальце. Телятинка? Нежней детского поцелуя. На косточке. Курица? Филейчик? В жизни не поверил бы…

Кинза, укроп, петрушка. Черемша. Горстями, пучками. Хруп-хруп. Джан-баклажан. Сеньор-помидор. Чав-чав. Лук-чиполлино — колечками. Лаваш. Ткемали. Сацебели. Ням-ням.

…ф-фух…

Пили чай. Соки. Нарзан. Спиртного не было. Сперва я решил, что это из-за меня. Боятся совратить алкоголика. Вскоре увидел — нет, ошибочка. Так здесь принято.

Отвалившись в первом пароксизме насыщения, предались воспоминаниям. О чем? — о еде. О шашлыках юности. Как мариновали мясо — способы вспоминались один другого экзотичней. Ямпольский предложил майонез. Добавить горчички, уксуса, вымазать мясо — и под гнет. У Риты обнаружилась родня в Австралии. Заварить крепкий черный чай, разбавить кипяточком, процедить и залить ошеек кенгуру. Вместо дров — бумеранги. Я поднапрягся и рассказал, как Кот в качестве маринада использовал портвейн. Чем дешевле, тем лучше. «Таврический», «Агдам»…

— Вах! — не выдержал шашлычник. — Жужмарь?

— Ага, — подтвердил я.

— В шашлык? Обидно, да!

Прозвучал монолог. Лимонный сок. Гранатовый. Алычовый. В дедушкиных пропорциях. Дедушка жил сто десять лет, умный был, да. Шашлык-машлык три раза в день кушал. Хмели-сунели. Соль-перец. Руками перемешать. Пальцами давить. Чтоб потекло. Мясо, лук — давить. Какой гнет, да? Пальцы…

— Ты нас голодом решил уморить? — лысый пустил слюну.

И ткнул пальцем в опустевшее блюдо.

— Никак нет, Глеб Юрьевич, — у шашлычника вдруг пропал акцент. — Бегу, Глеб Юрьевич. На боевую позицию. Уголек в самый раз. Славный уголек.

— Это радует.

— Быстро сварганим. Добавочку…

— Интересная теория, — врастяжечку сообщил лысый. Сияя, он глядел, как шашлычник хлопочет у мангала. Я и не сразу-то сообразил, что лысый обращается ко мне. — Хорошая у вас голова, Александр Игоревич. Невербальная, значит, инфосферка… Рожи корчим, ручками сучим. Виртуальненькими. Проверять будем?

— В каком смысле? — удивился я.

— В прямом. Замутим экспериментик?

— Я против, — Чистильщик встал. Он был такой высокий, что мог, наверное, транслировать свое неодобрение на ближайшие телевизоры. — Мы еще от прошлого эксперимента не отошли. Матвей Абрамович, вы-то должны понимать…

— Безопасный, — сказал лысый.

Рот его лоснился от жира.

— Я против.

— Простенький. Типа амебы.

— Против.

— Для проверки гипотезы. Под мои гарантии, а?

— Я…

— Ну и ладушки, — сказал лысый.

Вечер мне запомнился эпизодами.

Он распадался на волокна, этот вечер. Как жаркое из хорошо протушенной, но жестковатой говядины. Мы едем с дачи. Натэлла за рулем травит анекдоты. Бородатые, как Ямпольский. С национальным колоритом. «Не дождетесь!», «Яка краина, такие и теракты…», «Пачиму гризли? Руками душили…» Рита вежливо посмеивается. Чистильщик мрачен.

Я дремлю.

Джип плывет в сумерках. «Наутилус» в пучине океана. За окнами начинается дождь. Капли вприпрыжку бегут по стеклу. Лобовое стекло — обычное. Боковые — тонированные. У Натэллы прямо по курсу — вечер. А у меня за правым плечом — ночь. Хотите машину времени? Ставьте правильные стекла…

Антошка играет с Талейраном.

Черт его знает, зачем я назвал цуцика Талейраном. А уж где я его подобрал — этого и черт не знает. Проснулся утром, в башке конный парад, а он рядом на кровати. В ногах деликатничает. И храпит, как Фальстаф. Откуда, как — ничего не помню. Кучерявый, лобастый. На прошлой неделе ходили с ним к знакомому кинологу. Тот ржал, как конь. Сказал, что черный терьер, бернская овчарка и барбос Кабысдох.

Породу изобрел: собака Франкенштейна.

Вон, рычит. Вцепился в искусственную кость, тянет к себе. Башкой мотает. Антошка хохочет, типа отбирает. Вспотел от натуги. Он теперь у меня каждый вечер околачивается, ботаник. Ужинает, выгуливает Талейрана. Ночевать не остается.

Потому что — Шиза.

— Знаешь, папа, — неожиданно говорит Антошка. Рычание Талейрана вторит ему контрапунктом. — Я свой ЖЖ убил.

— Чего вдруг? — удивляюсь я.

— Так, ерунда. Я зарок дал. Когда ты пил, а потом — в больнице… Ну, короче, я подумал: если обойдется, убью ЖЖ. Глупо, правда?

— Глупо. В мое время девчонки руки резали…

— Зачем?

— В знак верности. Парень в армию уходит, а она по руке ножом — чик! Чтоб верил: дождется. Шрамы оставались — тоненькие, белые.

— Ждала?

— Как когда. Бывало, через полгода — замуж. Со всеми шрамами…

Шиза возится на кухне.

Гремит посуда. Течет вода. Шуршит мочалка. Шиза аккуратна до икоты. У меня никогда не хватало терпения так мучить несчастную тарелку. Сейчас она закончит, вернется в комнату, устроится в кресле с ногами — и будет читать. Если нет, то мы поговорим о чем-нибудь.

Она скажет: почитай мне стихи, Золотарь.

Спит Шиза в кабинете, на диване. Смешно сказать — между нами по сей день ничего не было. Как в сентиментальном романе XIX века. Даже когда я возвращался бухой в дрезину. А врач утверждал, что я — мужчина в самом расцвете. Врал, лекаришка. Когда Шиза перебралась ко мне, ни сказав ни слова, я сперва… Что я сперва? Ну, не знал, что делать. А там привык. И Антошке она нравится. Золотарь ты, Золотарь, хренов Казанова… Она старше твоего сына на семь лет. Она все придумала, выстроила замок на песке, на пустом месте. Фикция, мираж; шуточки СФ.