Вейская империя (Том 1-5)

- Государь! Простите за грубость, но всем известно, что Киссур ждет лишь повода к мятежу! Если его отозвать из войска, он объявит, что его отзывают для казни, и взбунтуется! Ни в коем случае нельзя трогать Киссура: это-то и имел в виду Арфарра!

- Пошел прочь, болван! - закричал государь. - Арфарра имел в виду что-то другое.

Прошли еще четыре дня, и государь от тоски совсем заболел, ничего не ел и каждый день играл со щенком, который родился от Киссуровой суки. Надо сказать, это был пребезобразный щенок, - хвост яичком, широкое брюхо, короткие лапки и мордочка треугольная, как у выхухоли, - словом, все, что могло получиться от случайной связи волкодава с болонкой. Притом же щенок был то ли глух, то ли просто дурак.

На пятый день один из чиновников не выдержал и сказал государю:

- Государь! Нельзя видеть, как вы убиваетесь по этому негодяю! Меж тем всем известно, что Киссур вел переговоры с Ханалаем, пока им на помощь не пришли войска из Верхнего Варнарайна, и они оба договорились признать главенство тамошнего нового короля.

- Что за вздор, - возразил государь, - Киссур никогда не передаст командования другому.

- Дело в том, - возразил придворный, - что новый король Варнарайна отец Киссура.

А Чареника, поклонившись, произнес:

- Невозможно сказать, государь, - но эти двое сошлись на виду у всего войска и разговаривали. Притом у варваров такие обычаи, что сын не может сражаться против отца, и если он это сделает, то все войско ему изменит.

- Великий Вей, - вскричал Варназд, - разве можно заставлять человека драться против отца! Я отзову его и найду ему важнейшие дела в столице.

- Он не вернется, - возразил Чареника, - его уверили, что вы отзываете его для казни!

- Вздор, - сказал государь, - я напишу ему такое письмо, что он не сможет не вернуться.

Через четыре дня после вышеописанных событий Киссур отчитывал Сушеного Финика под большим, с трех сторон огороженным навесом у канцелярской палатки. Солнце весело катилось в небе, меж резной листвы ближних кустов сверкали красные и белые ягоды. Под навесом стояло командирское кресло, и еще там было несколько шкур, клетка со священными мышами и лампадка перед клеткой.

- Клянусь божьим зобом, - говорил Киссур, - этот человек сидит у твоего зятя третий день и не признается, кто он. Я говорю: "Как так", а они: "Да пытать некому!" Что за бардак!

В этот миг явился гонец и объявил, что у ворот лагеря стоят государевы посланцы.

Посланцы прошли под навес. Их было человек сорок, и вид у них был смущенный. Сушеный Финик как-то странно на них взглянул, поклонился и пропал. Киссур совершил перед чиновником по имени Астак, стоявшем впереди всех, восьмичленный поклон. Астак тоже отвесил восьмичленный поклон, и протянул Киссуру два запечатанных свитка.

- Вот государево письмо, - сказал он, - а вот государев указ, передать командование и срочно быть в столице.

Киссур прочитал письмо и указ, поцеловал печать на указе и сказал Астаку:

- Я не могу передать вам командование.

- Вы хотите ослушаться государя?

- Здесь, увы, не регулярные войска. Мои командиры преданы мне лично. Если я покину их, войско рассыплется, а люди уйдут в стан наших врагов. Я служу государю и поэтому не выполню этого приказа.

- Так, - сказал Астак, - нынче много охотников служить государю так, как это им кажется правильным в собственных глазах. Ханалай служит государю, отец ваш служит государю, - уж не заодно ли с отцом служите вы государю?

Киссур поглядел на Астака. Чиновнику было лет сорок: он был нежен, хорош собою и жирен, с бородою, похожей на мешок. Он только что неплохо управился с восстанием близ Западных Озер: говорили, что при этом он сделал не все ошибки, которые можно было сделать, и конфисковал все имущество, какое можно было конфисковать.

- Убирайся, - сказал Киссур, - я не отдам тебе войска.

- Что ж, - сказал Астак, - я вынужден арестовать вас.

Однако это было легче сказать, чем сделать, потому что Киссур вытащил, по своему обыкновению, из ножен меч, и заявил, что первый, кто к нему полезет, сегодня отправится спать в темную постель под зеленым одеялом, и охотников ложиться спать в такой ранний час не нашлось.

Стража при Астаке выхватила самострелы, но Киссур прыгнул за клетку со священными мышами, и Астак закричал, чтобы они не стреляли, а то попадут в мышь.

Астак стал увещевать Киссура и доказывать ему, что их тридцать человек на него одного, - но в этот миг вбежал чиновник с известием, что в лагере бунт, - и тут же под навес ворвались командиры Киссура во главе с Сушеным Фиником. Киссур отпихнул ближнего чиновника и спросил командиров:

- Вы чего раскудахтались?

Вперед выступил Сушеный Финик:

- Правда ли, что государь зовет тебя в столицу, чтобы казнить?

Господин Астак воздел руки и закричал, что государь полон величайшей любви к Киссуру. "Цыц" - сказал Сушеный Финик и для пущей верности сбил государева посланца с ног. Астак поднял голову и сказал, что смерть его будет на совести изменника. Тут кто-то взял толстый дротик, намотал на него волосы Астака и воткнул дротик в землю, чтобы эта выхухоль не поднимала головы. А Сушеный Финик продолжал:

- Государь прислал тебе письмо и приказ. Это скверный приказ, и все говорят, что и письмо не лучше. Прочти-ка нам его вслух.

Киссур побледнел, и один глаз у него от гнева выкатился наружу, а другой ушел глубоко внутрь. Он скорее бы дал изрубить себя на прокорм священным мышам, чем прочел это письмо вслух. Это письмо, действительно, совсем не походило на письмо государя к подданному, а скорее... Киссур ужаснулся при мысли, что подумают об этом письме грубые головы у солдатских костров... Это значит - опозорить имя государя! Тем более слухи такие в лагере уже ходили, и хотя все это была гнусная ложь, варвары, привыкшие к воинской любви, и гнусной-то не считали.

Киссур вытащил письмо государя, насадил его на кончик меча и сунул в плошку, горевшую перед клеткой со священными мышами: письмо вспыхнуло и стало гореть. Мыши заволновались. Когда письмо сгорело, Киссур опять спросил обступивших его командиров и воинов, которые уже слетелись к навесу, как мухи на гнилой арбуз: