Заповедник архонтов

Но шутки в сторону. Война была объявлена, и никто заранее не оговорил ее правил. Подобное неустойчивое, чреватое всякими неожиданностями положение меня устраивало. В подобном лабиринте оборотень — губошлеп со всякими штучками-дрючками и бластером в ноге, он же разумная тварь с далекой планеты, он же бисклаварет-хранитель с опытом ведения боевых действий против всякой нечисти — мог дать сто очков вперед любому, даже самому проницательному великому. Но при условии, что мне вернут волшебный пояс.

Однако прежде всего я — знахарь, и точка! Прошу любить и жаловать. Существо ничтожное, со своей причудью, не более того. Правда, такой маскарад был хорош до той поры, пока мне не придется взять в руки оружие. Я мог воспользоваться бластером только раз, и это раз должен был принести мне победу, иначе из наблюдателя — придурковатого, непонимающего, что с ним происходит, горца — я сразу превращался в опасного врага, и даже отсвет немереной мощи попечителя ди не спасет меня от гибели.

При этом трудность применения оружия состояла в том, что боевой контакт должен был принести победу не только мне, но и противостоящим губошлепам.

Как можно совместить несовместимое, понять почти невозможно, поэтому лучше совсем обойтись без стрельбы. Это решение ставило меня в одновременно и в безнадежное, и в выигрышное положение.

Даже при отсутствии связи…

Разбудили меня почесыванием по плечу. Надо мной стоял матрос в простеньких нагрудных латах, шароварах и плетенных сандалиях на босу ногу. Обыкновенный губошлеп, каких на Хорде хоть пруд пруди. Вот тебе и славный!.. Матрос был необыкновенно худ, глаза печальные.

— Завтрак! — объявил он, поставил поднос на откинутую столешницу и вышел.

Я заставил проглотить себя пойло, которым угощали на этой субмарине. Вспомнил о сыре из птичьего молока, вообразил вкус лаваша, испеченного Якубом, и вздохнул.

После завтрака в каюту явился Немо. Мы расположились друг напротив друга. Капитан сложил руки на груди, спросил.

— Что, знахарь, тебе привиделось сегодня во время отдыха?

Я почесался.

— Вспомнил, что приключилось с обезьяной (есть у них на Хорде такие мелкие шкодливые животные), наблюдавшей, как плотник раскалывает бревно двумя клиньями. Загонит один клин, потом вставит в щель следующий, вобьет его — так и движется к другому концу.

— Понятно, — откликнулся Неемо.

— Вот и ладушки. Наступил полдень, плотник решил отдохнуть. Он расположился в тени возле ручья, а непоседливая обезьяна, забравшись на бревно, попыталась вытащить клин, который торчал в комле. Раскачивала она его раскачивала, пока ее яйца на провалились в щель. Что с ней случилось далее, когда она вытащила клин, рассказывать не буду.

— Любопытно, — после некоторого раздумья заявил капитан, потом философски заметил. — Все врут. Каждый норовит солгать. Ты, знахарь, тоже врешь. Нагло, беспардонно… Придурка из себя изображаешь. Говорят, у тебя в горах мамка есть?

— Ну… — я неопределенно почесался.

— Цыплят завел?

— Двоих. Там, в горах…

— Что так мало?

— Двоих попробуй выкорми.

— Что с ними теперь?

— Выросли… У старшего уже своя мамка есть. Цыпленка завели.

— Любишь цыплят?

Я принялся отчаянно чесаться. Потом наконец сформулировал.

— Даже не знаю. Привязан…

— М-да… — заключил Неемо и вновь впал в раздумье. Через некоторое время он продолжил.

— Про тебя рассказывают много странного. Говорят, кто-то из поселян считает тебя учителем, что вас двое, что ты умеешь рассказывать сказки, награждать снами. Зачем все это, знахарь, если огонь небесный вот-вот обрушится на Хорд?

— А если не обрушится?

— Как же не обрушится! Эти напыщенные петухи ни за что не упустят возможности красиво погибнуть. У них только и разговоров о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Я ничего не ответил на это неожиданное заявление.

— Изобразили какие-то дурацкие треугольники, а на самом деле с тупостью и упрямством, достойными лучшего применения, возводят бастион в безатмосферном пространстве. Надеются этой пукалкой остановить тех, кто идет на смену архонтам. Глупо…

После этих слов мне следовало сломя голову мчаться в ближайшую тюрьму и требовать, чтобы меня законопатили там до конца моих дней. Но как отсюда сбежишь? На провокатора Неемо был непохож — не чувствовалось в нем этой подловатой страстишки, а без вдохновения, без игры воображения, без умения добиться сочувствия, вызвать на откровенность, что за провокатор!

Я почесался.

— Ты что, не веруешь в ковчег?

— Почему же не верую, — Неемо сделал паузу, потом добавил. — Верую, конечно. Как тебе понравился наш завтрак?

Я не смог скрыть отвращения.

— Так питается большинство поселян, особенно те, кто трудится на заводах, обслуживает подводные грузовые корабли, транспортную сеть. Тем, кто несет службу в безатмосферной дали тоже приходится несладко — питаются два раза, а то и раз в день.

— У нас в горах таким пойлом даже домашняя птица бы побрезговала, — ответил я.

— Вот именно, — изящно, коготочком указательного пальчика почесал лоб Неемо. — Потому что вы, беглые, сеете, что пожелаете, там, где пожелаете, скот пасете на тучных пастбищах, а повсюду, где царит порядок, сплошь нищета и мор. Все соки из поселян высосали. Каждое зернышко на учете! Каждая капля ртути — на оборону!

Он помолчал, потом продолжил.

— Знахарь, я своими ушами слышал, как ты утверждал, что рукотворный сосуд — это великий обман. Нам запись прокручивали. Что строить его — понапрасну тратить силы и время. Что существует другой ковчег, существующий предвечно, который с полным основанием можно назвать сосудом святости, силы и безмерной любви к созданным им тварям. Разве не так, знахарь?

Я торопливо почесался.

— Я никогда не утверждал, что не следует строить ковчег. Я только спрашивал — тот ли священный сосуд мы наполняем, о нужном ли печемся? Ощерившаяся пушками гора в безатмосферном пространстве является только горой, и ничем иным. Нельзя взойти на нее и спастись. Нужно искать другую гору…

— Но если в самом деле нагрянут архонты или их потомки?

— Их нет, они сгинули!

— Эти сгинули, другие придут, — Неемо уныло глянул в мою сторону. — Как ты можешь знать?

— Видел во сне.

— А-а, во сне… Во сне ты, говорят, видал какой-то необыкновенный остров, расположенный неизвестно в какой стороне. Там, говорят, сбываются желания. Не много ли на себя берешь, знахарь?

— Я что, я поселянин махонький. Вот такой, — я показал ему коготок мизинца.

В этот момент над головой жутко завыла сирена. Неемо бросился к выходу. У порога обернулся, грозно крикнул: «Сидеть!» — и выскочил в коридор. Некоторое время я с тревогой прислушивался к надрывному вою, потом осторожно притянул к себе металлическую плиту, выглянул в коридор. На полу, повыше металлической решетки струилась вода. Где-то совсем близко в аварийном режиме захлебывалась помпа. Услышав прерывистые, чавкающие звуки, я моментально проследил путь воды до сборного трубопровода, затем через рабочую полость насоса наружу, в море. На свободу…

Наклонившись, зачерпнул горсть воды, быстро вернулся в камеру, вылил ее на столешницу — небольшое выпуклое пятнышко разлилось по щербатой, плохо закрашенной, металлической поверхности, — затем прошел к входному люку, прикрыл овальную плиту и для верности наглухо довернул маховик замка. Теперь в каюту не попасть. Достал из левой ноги сосуд с особого сорта водой, зарядил ее — то есть, ментальным образом закрепил в молекулах волшебной жидкости сообщение Быстролетному о переводе на подводную лодку, об аварии, о том, где искать меня, о чудесном острове на котором исполняются желания. Наконец вновь, отвернув колесо маховика, отворил дверь и стряхнул драгоценные капли в скапливающуюся в проходе воду. Не удержался, проследил, как струйка с моим сообщением, миновав жерло насоса, оказалась в море, как ушел в пространство сверхчувственный сигнал.