Фантастика 1966. Выпуск 2

Шкала засветилась. Колин включил автонастройку. Бегунок медленно поехал по шкале. Он беспрепятственно добрался до ограничителя, переключился и поехал обратно. Опять до самого конца, и ни звука, только едва слышный собственный шум, фоновый шорох приемника. Плохо. Колин ждал. Приемник переключился на соседний диапазон. Проскользил до конца. Щелчок — переключение диапазона. Бегунок поплыл.

Ничего…

И вдруг он остановился. Замер. Приемник заворчал. Бегунок закачался туда-сюда, туда-сюда, с каждым разом уменьшая амплитуду колебания. Наконец он почти совсем замер. Приемник гудел. Передача? Передача в мим-поле?

Колин закрыл лицо ладонями. Постарался не думать ни о чем, только слушать. Высокое гудение. Никакой модуляции.

Равномерное, непрерывное. Это не передача. Запомним это место…

Он вновь тронул кнопку автонастройки. Приемник в том же неторопливом ритме прощелкал остальными диапазонами.

Ничего. Тогда Колин вернулся к гудящей частоте. Под гудение было приятней думать.

Итак, ориентиры уже есть. Человечество еще не знает мим-поля. Мим-связь изобретена семьдесят пять лет назад — считая, разумеется, от современности. Значит, преодолеть надо как минимум еще семьдесят пять лет.

С другой стороны, построена уже как минимум одна установка, деятельность которой сопровождается генерированием мим-поля. Хотя люди об этом еще не знают. Как некогда не знали, что удар молнии сопровождается возникновением мощного электромагнитного поля. Какая же это может быть установка? Во всяком случае, это свидетельствует о достаточно высоком развитии техники. Не ниже последней четверти второго тысячелетия.

Вот если бы удалось установить, существует ли в данной эпохе связь при помощи электромагнитного поля, то можно было бы окончательно определить свое место не ниже последнего века второго тысячелетия. Но для этого нужно иметь радиоприемник. А кто же таскает с собой радиоприемник?

Это величайшая ценность, они есть даже не во всех музеях.

Потому что люди вспомнили о музеях по своему обыкновению тогда, когда уже забыли о самих радиоприемниках. Пришлось копаться на всепланетных свалках… Да и будь радиоприемник — кто бы потащил его в минус-время? Последний кретин и то не потащил бы.

Конечно, в принципе можно сделать такую приставку к мим-приемнику, которая позволила бы хоть как-то принимать радиоволны. В принципе можно. Нужны только соответствующие детали, инструменты и время. Детали можно найти.

Без инструментов уже хуже. А время?

Времени совсем мало. Потому, что существует второе правило, гласящее: буде остановка в обитаемом минусе все же произойдет…

Ну ладно. Пока есть дела и кроме приставки. В конце концов какие-то ориентиры все-таки найдены: хронокар вынырнул из субвремени не ниже, чем… ну, скажем, чем за триста, и не выше, чем за семьдесят пять лет до современности. Особой разницы между этими числами нет. Во всяком случае, в одном отношении — в отношении восстановления хронокара и продолжения пути в современность. Потому что ни триста, ни даже семьдесят пять лет назад человечество еще ничего не знало о возможности хроногации. Правда, семьдесят пять лет назад уже подбирались к принципиальным положениям. Но от этого до конкретных деталей, до готового реста еще очень далеко.

И вывод: рассчитывать можно лишь на самого себя. Если только ты не хочешь вспомнить до конца второе правило, если только ты еще думаешь о спасении товарищей — а ты не можешь не думать, — постарайся помочь самому себе.

Для этого еще раз изменим направление мыслей. Забудем об ориентации. Сейчас настало время взвесить и продумать все шансы. “За” и “против”. В первую очередь — “за”; Итак, сначала — собственные возможности. Колин продумал их тщательно: во-первых, потому, что думать вообще следует без спешки и тщательно; во-вторых, потому, что их было мало. Даже теоретически таких возможностей было слишком мало.

Исправить ретаймер? Без нового реста невозможно.

Выбросить маяк? Можно, если бы был маяк. Но все они работают в экспедиции, там они куда нужнее.

Вот и все собственные ресурсы. Связи, как известно, в хроногации нет. Не найден способ. Может быть, со временем найдут, после нас. Хроноланг — вот он лежит. Но использовать его нельзя. Это компактный аппарат для хронирования одного человека. Но ради этой самой компактности пришлось, увы, пожертвовать универсальностью. Хроноланг действует при плотности времени не ниже пятнадцати тэ-аш. Иными словами, за зоной последней станции он уже не годится. Для того и устроена станция, чтобы на ней хронолангисты могли дождаться машин.

А какие есть возможности не собственные? Такие, где спасение зависит не от тебя, а от других? Попросту говоря, на какую помощь и на чью ты можешь рассчитывать?

Да ни на чью и ни на какую. Из твоих современников никто не знает, где ты, и не станет искать тебя здесь. А от людей, живущих в этом времени, помощи тебе не дождаться, как ты сам понял раньше.

Вот и все. На чудеса рассчитывать не приходится. Тут можно разве что процитировать одного из самых уважаемых предков: “Гипотез не измышляю”. Во всяком случае, везде, где речь идет о чудесах. Итак…

Итак, второе правило гласит: если остановка, вот эта самая, все же произойдет, то… Как это там было? “Минус-хронист обязан принять все меры, включая самые крайние, для того, чтобы его появление осталось не замеченным или не разгаданным обитателями этого времени”.

Вот так. Коротко и ясно.

Колин откинулся в кресле и начал тихонько насвистывать.

Не реквием, конечно; но веселой эту мелодию тоже никто не назвал бы.

Крайние меры — это значит исчезнуть. Дехронизироваться вместе с машиной и со всем, что в ней находится. Погибнуть.

Так надо понимать второе правило. Между прочим, это очень легко. Отвести предохранитель, закрыть глаза и выключить экраны. Все.

Впрочем, глаза можно и не закрывать. Это не обязательно.

Он усмехнулся, но усмешку эту даже очень наивный человек не принял бы за добрую. Нет. Потому что в нем зародился и с каждой секундой становился все сильнее протест против того, что должно произойти.

Дехронизироваться. Погибнуть. А ради чего?

“Мы не знаем истории, — сердито подумал он. — Не знаем подробностей. Но главное-то мы помним! Мы помним, как умирали люди. И тогда, когда шли на смерть сами, и тогда, когда шли не сами.

Когда люди шли сами, они шли ради чего-то. Допустим, мне сейчас сказали бы: “Колин, умри, и все люди в глубоком минусе будут спасены”. Я бы умер. Не то чтобы с облегчением, конечно, но умер.

А что мне говорят в действительности? Умри, Колин, чтобы не потревожить покой людей, живших черт знает сколько десятилетий или столетий назад. Чтобы не заставить их чуть сильнее зашевелить мозгами. Каково?

Ну хорошо, не живших. Живущих. Как-никак я в их времени, а не они в моем. Живущих, ладно. Ну и что?

Чего мы боимся? Что, появившись в их времени, как-то нарушим ход истории? Нарушим цепь причин — следствий?

Ну и что? Так или иначе, мое появление здесь не более чем случайность. А случайностям не под силу поколебать ход истории. Такого маленького толчка, как мое появление в какомнибудь предпоследнем или последнем столетии второго тысячелетия, история даже и не почувствует. А если даже чуть выйдет из берегов, то очень быстро войдет в свое русло.

Вот так. Чего же ради мне умирать так бесполезно? От меня зависит спасение людей, спасение результатов экспедиции”.

Колин вопросительно взглянул на шкалу барохрона.

На счетчик исторического времени. На мим-приемник. Ну-ка, ответьте — чего же ради умирать?

Приборы молчали. Они не боялись смерти. Им наплевать.

А мне — нет. Но молчание было полезно. Попробуй сейчас кто-нибудь возразить Колину, он сразу же ожесточился бы.

Но приборы молчали, а молчание — знак согласия.

5

Надо умирать, Колин. Ничего не поделаешь; надо умирать.

Когда?

Сейчас, пока темно, пока тебя не заметили.