Сирены Титана

У Звездного Странника слегка заныл затылок. Он опустил глаза. Его взгляд задержался на длинном вызолоченном висячем мостике неподалеку. Он проследил, куда мостик ведет. Мостик кончался у подножия самой длинной на Земле свободно стоящей приставной лестницы. Лестница, конечно, тоже была вызолочена.

Звездный Странник переводил взгляд все выше, словно карабкаясь к тесному входному люку космического корабля, установленного на верху колонны. Он подумал, что вряд ли найдется человек, у которого хватит духу или самообладания, чтобы влезть по этой жуткой лестнице к такой крохотной дверце.

Звездный Странник снова окинул взглядом толпу. Может, Стоуни Стивенсон все же прячется где-то в толпе. Может, он просто ждет, пока торжество кончится, и тогда он сам подойдет к своему единственному, задушевному другу с Марса.

Глава одиннадцатая.

Мы ненавидим малаки константа за то…

Вот что говорилось в проповеди дальше:

– Мы презираем Малаки Константа за то, – сказал Уинстон Найлс Румфорд, – что все фантастические богатства, плод своего фантастического везения, он тратил только на то, чтобы непрестанно доказывать всему миру, что человек – просто свинья. Он окружил себя прихлебателями и льстецами. Он окружил себя падшими женщинами. Он с головой окунулся в разврат, пьянство, наркоманию. Он погряз во всех порочных наслаждениях, какие только можно себе представить.

– Пока ему так сказочно везло, Малаки Констант стоил больше, чем штаты Юта и Северная Дакота, вместе взятые. И все же я утверждаю, что в те времена нравственных принципов у него было меньше, чем у самой мелкой, самой вороватой полевой мышки в любом из этих штатов.

– Мы возмущены Малаки Константом, – вещал Румфорд с вершины дерева, – потому что он ничем не заслужил свои миллиарды, а еще потому, что он не тратил их ни на творчество, ни на помощь другим – только на себя. Он был так же человеколюбив, как Мария-Антуанетта, а творческого духа в нем было столько же, сколько в инструкторе-косметологе при похоронном бюро.

– Мы ненавидим Малаки Константа, – говорил Румфорд с вершины дерева, – за то, что он принимал фантастические плоды своего сказочного везенья, как нечто само собой разумеющееся, как будто удача – это перст Божий. Для нас, паствы Церкви Господа Всебезразличного, самое жестокое, самое опасное, самое кощунственное, до чего может докатиться человек, – это уверенность, что счастье или несчастье – перст Божий!

– Счастье или несчастье, – провозгласил Румфорд с вершины дерева, – вовсе не перст Божий!

– Счастье, – сказал Румфорд с вершины дерева, – это ветер, крутящий горсточку праха, – эоны спустя после того, как Бог прошествовал мимо.

– Звездный Странник! – воззвал Румфорд сверху, из кроны дерева.

Звездный Странник отвлекся и слушал плохо. Ему не удавалось долго сосредоточивать свое внимание на чем-то – то ли он слишком долго жил в пещерах, то ли слишком долго жил на дышариках, а может, слишком долго служил в Марсианской Армии.

Он любовался облаками. Они были такие красивые, а небо, в котором плыли облака, радовало взгляд изголодавшегося по всем цветам радуги Звездного Странника чудесной голубизной.

– Звездный Странник! – снова окликнул его Румфорд.

– Эй, вы, в желтом, – угрюмо сказала Би. Она толкнула его локтем в бок. – Проснитесь.

– Простите? – сказал Звездный Странник.

Звездный Странник встал по стойке «смирно».

– Да, сэр? – крикнул он, глядя в зеленую листву над головой. Он откликнулся разумно, бодро, с приятностью. Прямо перед ним закачался опустившийся откуда-то микрофон.

– Звездный Странник! – повторил Румфорд, уже успевший рассердиться, – ведь плавный ход представления был нарушен.

– Здесь, сэр! – крикнул Звездный Странник. Громкоговорители оглушительно усилили его голос.

– Кто вы такой? – спросил Румфорд. – Как ваше настоящее имя?

– Я своего настоящего имени не знаю, – сказал Звездный Странник. – Меня все звали Дядек.

– А что с вами было до того, как вы вернулись на Землю, Дядек? – спросил Румфорд.

Звездный Странник просиял. Ему подали реплику, и он знал простой ответ, услышав который па Мысе Код все начали смеяться, танцевать, распевать песни.

– Я – жертва цепи несчастных случайностей, как и все мы, – сказал он.

На этот раз никто не смеялся, не танцевал и не пел, но присутствующим явно пришлись по душе слова Звездного Странника. Головы высоко поднялись, глаза широко раскрылись, ноздри раздувались. Но никто не кричал, потому что всем хотелось услышать все, что скажут Румфорд и Звездный Странник, до последнего словца.

– Жертва цепи несчастных случайностей, вот как? – сказал Румфорд сверху, из кроны дерева. – А какую из этих случайностей вы назвали бы самой значительной?

Звездный Странник наклонил голову набок.

– Надо подумать, – сказал он.

– Я вас избавлю от труда, – сказал Румфорд. – Самое главное несчастье, которое с вами стряслось, – то, что вы родились на свет. А не хотите ли, чтобы я вам сказал, как вас назвали, когда вы родились на свет?

Звездный Странник замялся на мгновение, испугавшись, что испортит так прекрасно начавшуюся карьеру героя торжеств и празднеств каким-нибудь неверным словом.

– Пожалуйста, скажите, – отозвался он.

– Вас назвали Малаки Констант, – объявил Румфорд с вершины дерева.

Если толпа вообще может быть до какой-то степени хорошей, толпу, собравшуюся в Ньюпорте ради Уинстона Найлса Румфорда, можно назвать хорошей толпой. Они не превращались в неуправляемое многоголовое чудище. Каждый сохранял свою личность, свою совесть, и Румфорд никогда не призывал их действовать заодно – и уж, конечно, не ждал от них ни дружных аплодисментов, ни издевательских криков и свиста.

Когда до всех постепенно дошло, что Звездный Странник – тот самый презренный, возмутительный, ненавистный Малаки Констант, люди в толпе восприняли это каждый по-своему, спокойно, с затаенной грустью – и почти все ему сочувствовали. Ведь это на их совести, на совести в общем порядочных людей, лежало то, что они повсюду символически вешали Константа – вешали его изображения и дома, и на работе. И хотя куколок – Малаки они вздергивали не без удовольствия, почти никто не считал, что Констант из плоти и крови заслуживает казни через повешение. Куколок вешали так же беззлобно, как обрезали лишние ветки с новогодней елки или прятали пасхальные яйца.

Румфорд со своей древесной кафедры ни одним словом не пытался отнять у него их сочувствие.

– С вами произошло несчастье совсем особого рода, мистер Констант, – сочувственно, даже с симпатией сказал Румфорд. – Вы послужили живым символом заблудшего грешника для громадной религиозной секты.

– Как символ вы для нас не так уж интересны, мистер Констант, – продолжал он, – но все же вы тронули наши сердца, хотя бы отчасти. Мы сердечно сочувствуем вам – ведь все ваши вопиющие прегрешения – лишь извечные заблуждения, свойственные человеку.

– Через несколько минут, мистер Констант, – говорил Румфорд со своей вершины, – вы пройдете по мостикам и пандусам к той длинной золотой лестнице, а потом подниметесь по этой лестнице, войдете в космический корабль и полетите на Титан, теплый и плодородный спутник Сатурна. Там вы будете жить в покое и безопасности, но все же как изгнанник с вашей родной Земли.

– И вы сделаете все это по доброй воле, мистер Констант, чтобы Церковь Господа Всебезразличного вечно помнила и переживала драму благородного самопожертвования.

– Нам принесет духовную радость одна мысль о том, – говорил Румфорд ее своей вершины, – что вы унесли с собой и ошибочное понимание счастья и несчастья, и самую память как о богатстве и власти, употребленных всуе, так и о всех ваших постыдных и грешных развлечениях.