Детский сад

На обратном пути к хижине-кибитке Милена подумала: «Тучи для него рассеялись». Ей еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек вот так неузнаваемо менялся, становясь из разрозненного цельным.

— Ну уж, не в такой степени, — поправил он непринужденно. — Я все такой же изгой, вне закона. Только я больше не причиняю людям страдания. — Возле двери в кибитку Эл остановился, оглядываясь с лесенки-приступки. — Любой Нюхач устроен так, что если он делает людям больно, то сам же эту боль чувствует. Так что в итоге получается себе же хуже. — Он снова улыбнулся и, открыв дверь, грациозно шагнул внутрь.

Там он снова занял прежнее место и взялся заканчивать свой орнамент. В этот раз их приветствовали особенно тепло, с одобрительными смешками.

— Вот она, — вслух сказала почтальонша, — вот она, наша шерстяная ниточка.

— Неокрашенная, — уточнил бородач с затуманенным взором. — Та самая, на которую весь узор нижется.

УЖЕ СОВСЕМ СТЕМНЕЛО, когда они наконец добрались до Зверинца. Макса удалось застать на репетиции «Воццека» [12]. Он их заметил как раз в тот момент, когда они с Элом пытались тихо проскользнуть на места в зале. Обнаружив их, он впился в них долгим, немигающим взором.

Но вечно эта пауза длиться не могла, и потому он повернулся, кивнул оркестру, и музыка началась.

— Ну и дела, — покачал головой Эл. — Ох и бедолага.

— Что? Что ты можешь про него сказать? — Милена дергалась от нетерпения.

— Ш-ш, тихо, — одернул Эл.

Звучание было несколько странным: дерганым, неровным, разрозненным, угловатым, как будто музыканты были не в ладу с собой. Дирижировал Макс нервозно, слишком резко взмахивая палочкой. Эл не сводил с него взгляда, полностью погрузившись в созерцание, следя за объектом с зоркостью сигнальщика на мачте.

— Он чувствует тебя у себя за спиной, — пробормотал он, не поворачивая головы.

Мало-помалу движения у Макса становились совершенно несуразными. «Нет, нет, нет!» — казалось, говорили его руки. Оркестр, словно распадаясь на части, еще немного погремел и растерянно затих. Музыканты недоуменно переглядывались. Макс обернулся в зал, глазами ища Милену.

— Ну зачем вы здесь? — растерянно спросил он. Голос был тихим, но тем не менее он преодолел нужное расстояние.

— Мы просто сидим и слушаем музыку, Макс, — отозвалась Милена. — Нам бы хотелось с вами поговорить. Мы подождем снаружи.

— Я сегодня вечером занят, я не смогу.

— Хорошо, когда вы свободны?

— Найдите меня как-нибудь в другой раз!

— Вас никогда нельзя отыскать. Одна неделя, Макс, — вы это помните? Два дня из нее уже истекли. Нам необходимо найти ту вещь, Макс, которую вы потеряли. Этот человек сможет вам помочь.

Зашевелились на своих сиденьях оркестранты, приглушенно переговариваясь друг с другом.

— Хватит, — сказал вполголоса Эл, — прекрати. Иначе ты его доконаешь.

— Итак, мы подождем снаружи, — предупредила Милена, прихватывая пальто.

Они молча вышли в коридор.

— Уф-ф, — перевел дух Эл, когда двери за ними захлопнулись.

— Что ты выяснил? — спросила Милена.

Эл нахмурился. Из-за дверей приглушенно донеслась музыка — оркестр продолжил играть.

— Дело обстоит примерно так. Этот человек способен двигаться лишь в одном направлении. — Эл рукой изобразил движение, на манер стрелы. — Затем сила, которая дает ему движение, его покидает, и он оказывается в мертвом штиле, пока его не подхватывает очередной вектор силы, на этот раз в другом направлении. Но и он действует недолго, поскольку этот человек вспоминает, что должен был двигаться в другую сторону. У него нет центра тяжести, некоей внутренней гравитации.

Музыка словно кралась сквозь дверь — вялая, призрачно печальная.

— Он совершенно лишен веса, — продолжал Эл, — ему неведомы ни верх, ни низ. Он совершенно, полностью потерян. Как какой-нибудь несчастный, капризный ребенок-переросток. Он никуда не мог двинуться с самого детства, застыв в своем ребячестве.

Музыка в очередной раз прервалась. Слышно было, как Макс что-то приглушенно говорит оркестру.

— И кстати, поэтому ему и нравится музыка. Она уже расписана по нотам, отрепетирована. В ней он может скользить по заданному направлению. Это единственный случай, когда он куда-то движется. Мы все лавируем сквозь время, как рыбы сквозь течение. Он же в нем попросту теряется. Исключение составляет только музыка. С той лишь существенной оговоркой, что она не должна его удивлять. Так что, — Эл взглянул на Милену со странноватой улыбкой, — новую, незнакомую музыку он ненавидит.

Проблема опять была во времени. Звучание за дверью снова возобновилось.

Загадочная улыбка по-прежнему не сходила у Эла с лица.

— Поэтому он и ненавидит тебя. Ненавидит «Комедию». Терпеть не может вас обеих. Потому что из-за вас он вынужден считать себя ничтожеством.

По окончании репетиции Макс вновь видел свой неотступный кошмар, караулящий его в коридоре. Угловатая скрипачка вышагивала с ним рядом, бледная от ярости.

— Да как вы смеете так себя со мной вести! — с ходу набросился Макс, бледнея перекошенным лицом и потрясая в воздухе кулаками.

— Кто вы такая? — гневно вскричала и первая скрипка, полыхая на Милену яростным взглядом. — Нет, кто вы такая, чтобы прерывать такую репетицию? Это наиталантливейший музыкант, а у него из-за вас сплошная головная боль!

— Ну, начать с того, что головная боль возникла как раз у меня, и именно из-за него, — спокойно парировала Милена. — Этот музыкант потерял партитуру целой оперы. Причем единственный экземпляр.

— Не с-сметь! — завопил дирижер, нервически взмахивая кулаками. При этом ноги у него подогнулись, а корпус беспомощно накренился: ни дать ни взять космонавт в состоянии невесомости.

— Взял и потерял, — продолжала Милена. — А потерял потому, что она приводит его к неутешительному выводу: что сам он такой музыки не смог бы написать ни за что и никогда.

— Милена, — предупреждающе подал голос Эл.

— Новая опера? — Мадам горько усмехнулась. — Боже мой! Да они у нас каждый месяц. Настоящую оперу уже никто не может написать: кишка тонка. Конечно, появляются иногда всякие амбициозные выскочки вроде вас, у которых понятия об оперной музыке не больше, чем… — Она даже растерялась, не зная, с кем или с чем сравнить. — О-о-о! Да вы должны быть благодарны, что такая величина, как Макс, вообще соизволила на нее хотя бы взглянуть!

— Мы ни в коем случае не хотим его обидеть, — вмешался Нюхач Эл. — Ни в коей мере. Нам бы лишь пару минут побыть с ним наедине. — Нежным движением взяв Макса за запястья, он начал разгибать ему сжатые в кулаки пальцы. — Буквально на минутку пройтись с ним назад, на сцену. Туда, где волшебно звучали инструменты. Красавицы скрипки, арфы. Гобои. Где все еще буквально дышит теплом музыки. Мы немножечко туда пройдемся, и вы как раз расскажете мне о той музыке, которую любите. Ведь правда, Макс? Может, это поможет вам вспомнить.

— А она что, тоже там будет? — переспросил Макс, с немым ужасом глядя на Милену, как будто она была грозной мамашей, а он — нашкодившим мальцом.

— Нет, нет, — успокоил его Эл. — Только вы и я.

— Если с ним что-нибудь произойдет, — первая скрипка ткнула перстом в сторону Милены, — вы за это ответите. Макс, я буду дожидаться внизу.

— А я здесь, — сказала Милена.

Нюхач Эл с Максом отправились обратно в зал, а Милена осталась на том же месте. Сколько теперь ждать? Что такое время? Она принялась разглядывать свои ногти. Местами обкусанные, без маникюра.

«Ну пожалуйста, — молила она, сама не зная кого. — Пожалуйста, пусть он хотя бы вспомнит».

Наконец дверь отворилась и наружу вышел Эл, держа под локоть Макса. Дирижер безудержно рыдал, вытирая лицо пухлыми кулаками. Милена посмотрела Элу в глаза.

— Мы ее нашли, — сказал тот.

Макс вдруг вырвался и бегом припустил к лестнице.