Смертеплаватели

— Мы ещё встретимся, Левкий, — сказала Виола, вставая. Рагнар, допив остатки своего вина и отбросив чашу, растаявшую в полёте, тоже поднялся, отряхнул белые брюки. — Встретимся, когда ты сам захочешь. Только — прошу! — не торопись сделать непоправимое. Ради меня, ладно?… И помни одно: ты не в чужом мире, ты дома. Агора теперь везде…

…Он остановился, бросил посох и лёг, безмерно утомлённый. Трава была неожиданно шелковистой, свежей, — видимо, на этом уступе, затенённом высокими склонами, царила тень и скапливалась дождевая вода. На почти отвесных скатах, уходивших с трёх сторон ввысь, шевелился под ветром ковыль, качались лиловые султаны шалфея.

То была горная гряда, в дни прошлой жизни Левкия царившая над его городом. Никогда прежде киник не поднимался сюда, не отходил столь далеко от своего «дворца»…

Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в нагретые, пряно пахнувшие травинки. «Распорядиться моей жизнью»… Детский запальчивый выкрик. А как ею распорядиться, в самом деле?! Все места на этой мнимо пустынной земле и даже на звёздном небе, где он побывал в гостях, равно доступны, равно гостеприимны — и равно не нужны. Вернуться вниз, на плато, где стоял родной полис, и тысячи тысяч лет плакать там об утраченной родине? Левкий не безумец. Прийти с повинной к всепонимающим и всепрощающим хозяевам, сказать, что он будет помогать им? Мешает «за предел выходящая гордость»… Что же, так и странствовать вечным отшельником, бродягой по земле, — а как исходит её всю, так и по Вселенной? Не лишено привлекательности… Вольная воля, вечная молодость, — по крайней мере, нестарение; никаких проблем с едой и питьём, бездна времени для размышлений, для постижения тайн всего сущего…

Кулаком он ударил по щебню под травой — резко, нарочно, чтобы причинить себе боль. Нет, не нужны Левкию все эти тайны! Человек — вот главная тайна, и цель, и сокровище, — живой человек!.. Немного пройдёт дней до того, как завоет волком Левкий, начнёт искать себе новой смерти… Ему не жить без учеников. Собеседников. Друзей. Кормильцев. Насмешников. Врагов. Без тех, кто восхищается его речами и без тех, кто пинает его, точно грязную ветошь. Не жить ему без агоры. Любой! Где угодно, какой угодно агоры! Только бы с людьми — похожими, непохожими на его земляков, белыми, чёрными, свободными, несвободными… всё равно!

«Агора теперь везде», сказала трава голосом Виолы.

Внезапно он понял — и, поняв, изменил позу. Неторопливо завернулся в гиматий; опершись на левый локоть, правую руку оголил для ораторских жестов и подаяния. Сейчас он обратится к этим склонам и будет речист, словно в базарный день…

Начало оказалось трудным, слова не шли. Киник привык осмеивать пороки, цепляться к уродствам душевным и телесным, приобретённым из-за неправедной жизни, — но что смешного или гадкого можно найти в бесплотных реющих гениях, которые, и воплощаясь, красивы, словно статуи Фидия?…

Подумав, он хитровато усмехнулся — и начал:

— О богоподобный народ, властители светил! Вы мудрее и могущественнее наших старых олимпийцев. Но ведь и вы, подобно им, вечно молоды и прекрасны собой. Так чем же полны ваши сердца? Что вас волнует? Отец богов Зевс, и мать Гера, и дети их не были чужды великим страстям. Они любили, и ревновали, и мстили, и мерились силою в битвах. Помните? «К брани, душой несогласные, боги с небес понеслися…» А вы, безупречные? Знакомо ли вам всевластие чувств? Уж если вы, при вашей красе и облике цветущих юношей и дев, нравом подобны дряхлым старцам, — то уж не знаю, зачем вы и на свете живёте!..

Стрела была пущена тонкая и изрядно ядовитая. Несколько очень долгих мгновений Левкий напряженно ожидал, и мысли вихрем неслись у него в голове: обманула Виола? А может, просто не замечают его бессмертные, вездесущие, словно муравья между камешками? Или — не только кажется пустой, но и впрямь пуста земля, — всех нынешних развеяло по Космосу, и земными станут лишь их воскрешённые предки?…

Смех.

Смеялись будто бы сами горы, гулко, с раскатистым эхом; смеялись мужскими и женскими голосами, охотно, громко, как то делают люди прямые, открытые, без коварства.

Затем стали проявляться смеющиеся.

Они стояли и сидели вокруг уступа, к которому по узкой козьей тропе прибрёл Левкий, на нижних, более пологих частях склонов. Скудно одетые, а то и великолепно нагие; никто — на вид — не старше тридцати; и вправду, почти все скульптурно красивы, словно эталоны своих рас. Тела у некоторых, как и положено под ярким солнцем, рельефно очерчены светом и тенью; у иных — странно расплывчаты и даже полупрозрачны, с туманными овалами лиц и слабыми бликами, по которым можно распознать глаза. Есть и совсем диковинные существа… вон там, рядом с тёмной расселиной. Вроде бы несколько эфемерных фигур, зыблясь, то соединяются в одну, то расходятся; три-четыре головы растут на одних плечах… или то кажется напряжённому взору грека?

…Воистину, сама гордость, будто Атлант небо, держала на себе душу киника! Стыдясь, что эти увидят его замешательство, Левкий страшным мгновенным усилием заставил себя принять прежний, доброжелательно-насмешливый вид и спросил, обводя слушателей простёртой рукою:

— Способны ли вы, например, любить ревниво, вскипать яростью, если ваша любимая ласково глянет на другого мужа?…

Сидевший вблизи чуть женственный блондин с кудрями до плеч, подобный Парису, но наверняка годившийся в деды Нестору, посмеиваясь, заявил, что с удовольствием поревновал бы свою подругу или испытал её ревность, — но, кажется, эти чувства судьба дарила людям, занятым лишь своими взаимоотношениями…

Придравшись к последним словам, Левкий спросил не без ехидства: а какими же это почтенными делами наполнена жизнь «богоподобных», если они даже простых человеческих порывов не могут себе позволить? Неужто ломают камень или гребут на тяжёлых триерах? Тогда уж точно остаются два желания — поесть и выспаться…

Киник слукавил, но ему ответили искренне, и не только словами. Зримые образы начали возникать в мозгу, подобно снам наяву, и эллин не мог разобрать, кто и откуда посылает ту или иную картину. Конечно же, они испытывают и страсти, и порывы, да ещё какие! Но вовсе не те, о которых вспоминал Левкий. Все здесь были художниками, учёными, людьми постоянного поиска… в общем, парили столь высоко, что почти не знали древних, себялюбивых душевных бурь. Царили чувства, очищенные и обострённые до степени, ранее доступной лишь единицам из миллионов. Любовь была счастливой; динамика почти исключала ошибки, неправильный выбор. В редчайших случаях безответности — любимый делал все, чтобы облегчить муки любящего. Впрочем, непарные группы, соединённые сложными отношениями, всё чаще предпочитали частичное или полное слияние, вхождение в коллективное Я полигома….

Последний образ остался для Левкия не слишком понятным, но в целом он сообразил: ни о каком причинении друг другу страданий физических или душевных, о насилии и мести — ныне и речи быть не могло. Но не только потому, что убеждения сферитов отрицали жестокость. Ещё и иное останавливало: каждый творец считался бесценным. Новая заповедь царила на свете: ВОЗЛЮБИ БЛИЖНЕГО, КАК САМОГО СЕБЯ, ИБО ОН СТОЛЬ ЖЕ НЕПОВТОРИМ, КАК И ТЫ. Нарушить равновесие чужого творящего духа — большего греха теперь не знали!..

Левкий пытался спорить: не могут ведь все быть Апеллесами и Праксителями, а бездарных к чему лелеять, будто амфоры с дорогим вином?! Ему отвечали охотно, радостно: понятие бездарности уже тысячу лет, как забыто; бездарен лишь тот, кто занимается не своим делом, а сейчас всякий занят именно своим, тем, для которого предназначен природой. Бывает и так, что человек не отыскивает, а создаёт для себя совершенно новое дело. В общем, кладовые наследственных способностей раскрываются настежь… а если надо, то и пополняются. Если кому-то для задуманного проекта надо расширить возможности ума или обогатить спектр чувств, Сфера всегда к услугам…