Меж двух времен

Последовавший затем вопрос был задан монотонно, без всякого выражения:

— Сколько вы хотите?

— Миллион долларов, — тихо сказал Пикеринг, и губы его, казалось, получили от этих слов чувственное наслаждение. — Ни центом больше, ни центом меньше. Этого мне хватит, чтобы последовать за вами по пути приумножения богатства.

— Ну что же, вероятно, ваше требование не лишено смысла.

Когда?

— Сейчас же. В течение двадцати четырех часов. Не качайте головой, сэр! — зло выкрикнул Пикеринг. — У вас есть такие деньги, у вас есть гораздо больше!..

— Не наличными, идиот! — В голосе Кармоди кипела тихая ярость. — Да, у меня есть деньги. И я заплачу вам. Если вы покажете и передадите мне якобы имеющиеся у вас улики. Но все мои деньги вложены в недвижимость — все без остатка. У меня нет свободных наличных денег!

— Конечно, нет. Я и не ожидал, что они у вас есть. Но затруднение разрешается просто: продайте какую-то часть имущества.

— Это вовсе не так просто, — ответил Кармоди сквозь зубы. Получить с моего имущества миллион именно сейчас не представляется возможным, хотите вы понять это или нет. Время во всех отношениях неподходящее. Деньги мои заморожены. В большой незаконченной квартире, где работы на зиму по необходимости прекращены, даже со штукатуркой и то надо ждать более теплой погоды. В десяти участках под коммерческие здания — но старые дома будут снесены опять-таки только весной. В закладных, верных как золотые слитки, а то и еще вернее, — но сроки их еще не истекли. В пустых участках к северу от Сентрал-парка, ожидающих того часа, когда город разрастется до них. Иными словами, сэр, я разбросал свои ресурсы до предела. До опасного предела! Если бы я сейчас попытался получить под свое имущество миллион, мне не дали бы и десяти центов на доллар. Теперь вы осведомлены о состоянии моих дел лучше, чем кто бы то ни было на свете…

Воцарилось молчание; когда Кармоди заговорил снова, голос у него был совсем другой, тихий и сдержанный, едва ли не дружелюбный, словно, удостоив Пикеринга своим доверием, он теперь относился к нему почти как к равному.

— Сообщу вам секрет, о котором не догадывается ни одна живая душа. Меня преследует страх умереть в течение ближайших месяцев — если бы столь печальное событие и вправду произошло, полагаю, что жена моя очень скоро осталась бы без гроша. Они накинулись бы на мое состояние как коршуны, разорвали бы его на куски, растащили бы во все стороны. Жена ничего не смыслит в финансах, да, кроме того, в таких обстоятельствах женщина юридически не имеет возможности действовать с надлежащей скоростью, компетентностью и рассудительностью. Я поставил на карту все, что имел, и скоро эта ставка начнет приносить проценты. Но в настоящий момент мои дела — без преувеличения — висят на волоске. Я не смею нынче отправиться в путешествие. Я боюсь заболеть хотя бы на неделю. Вы меня понимаете, сэр? Под гнетом ваших требований рухнет все здание. И все будет потеряно — абсолютно все. Подождите, — попросил он буквально дружеским тоном. — Призовите на помощь свое терпение, как вы это делали до сих пор, потерпите еще немного. А весной — не качайте головой, сэр! — повторил он восклицание Пикеринга, — весной я заплачу. Я сказал, что заплачу! Я заплачу вам больше, миллион с четвертью, но весной! Вы должны мне дать… Пикеринг ответил довольным смешком.

— Ничего я вам не дам, ничего! О, вы удивительный человек!

Вы, наверно, и сами себя убедили, что у вас нет выхода. Но я вижу вас насквозь — и дам вам срок до понедельника, не более. Я не могу ждать несколько месяцев, и вы знаете, почему. Неужели вы полагаете, что я этого не знаю? Вы полагаете, будто дружба между инспектором Бернсом и богачами нашего города не известна простым смертным? Да меня живо упекли бы за решетку! Не знаю, по какому обвинению, но я попал бы туда наверняка, дай я вам только время на это…

Голос Кармоди зазвенел от бешенства:

— Вы еще вполне можете угодить туда! Я действительно знаком с инспектором Бернсом!.. — Возникла пауза и за эти секунды Кармоди буквально проглотил свою ярость. — Время от времени я имел возможность оказывать ему небольшие услуги, так что предупреждаю вас…

— А я и не сомневался в этом. Все состоятельные люди в городе знакомы с инспектором Бернсом. Говорят, он разбогател благодаря одним только советам Джея Гулда, как играть на бирже. Но я с ним тоже знаком. Да будет вам известно, что меня однажды завернули от границ его вотчины на подходах к Уолл-стрит…

— Да неужели? — Кармоди рассмеялся грубо и зло.

— Вот именно завернули, — продолжал тихо Пикеринг. Несколько лет назад, когда я сидел без работы и, следовательно, слегка пообносился, я шел однажды по Бродвею в сторону Уолл-стрит — я надеялся подыскать там работу клерка. Однако у граничной линии, что проходит по Фултон-стрит, меня остановил полицейский.

— И правильно сделал, если вы походили на карманника или на нищего. Все знают, что Бернс не позволяет этой публике появляется в районе Уолл-Стрит — и хорошо, что не позволяет…

— Но я-то не был ни карманником, ни нищим! Так я и сказал полицейскому. Тот был еще молодой я вроде стал меня слушать. Как вдруг раздался голос из кареты, стоявшей у обочины. Мы повернулись туда — из окошка торчала голова Бернса. «Он что, препирается? Забирай его!» — приказал инспектор, и полицейский потянулся за дубинкой, а я повернулся и пошел восвояси. Не улыбайтесь! Этот инцидент обойдется вам в миллион! Я повернулся, мистер Кармоди, но лицо мое было белее мела, и глаза застилала пелена — я едва ли видел что-нибудь перед собой. Тогда я и решил, раз и навсегда, что будет день — я приду обратно к этой граничной линии, и полицейские будут козырять мне. Решил, что место мое — на той стороне линии, там, где Фиск и Гулд, Сейджес и Астор. Именно в тот день, хоть я этого и не знал тогда, я начал разыскивать вас…

Голос Пикеринга внезапно стал глуше; я понял, что он поднялся и, вероятно, повернулся к Кармоди лицом.

— Я вовсе не профан в финансовых делах, что бы вы там ни думали. Вам, безусловно, потребуется несколько дней, чтобы заручиться необходимой суммой. Сегодня четверг, и я даю вам срок до конца понедельника — это два с половиной деловых дня. Три, если считать субботнее утро. Приходите сюда в понедельник. К этой самой скамейке. В полночь, мистер Кармоди, когда парк и улицы вокруг пустынны, — я хочу быть уверенным, что за нами никто не следит. И прихватите с собой саквояж с деньгами, иначе я разоблачу вас. Я и часа больше ждать не стану. Часа мне с избытком хватит на то, чтобы оказаться в редакции «Таймс», — еще одна короткая пауза, и я представил себе, как он показывает на здание на другой стороне улицы, — со всеми своими документами…

Молчание длилось шесть, восемь, десять, двенадцать секунд; я понял, что их уже нет, обогнул постамент и вышел на дорожку к самой скамейке. Они быстро шагали прочь из парка — один на восток, другой на север, к зданию городского суда, — а я стоял и смотрел им вслед, убежденный, что ни тот, ни другой не оглянется.

15

«Конечно, — подумал я, — совершенно не обязательно, чтобы контора Пикеринга находилась именно в том доме, откуда он на моих глазах вышел, но ведь это не исключается…» Я пересек Парк-роу и, приостановившись, бегло осмотрел здание. Никаких особых примет: обыкновенный, много видавший дом с плоской крышей, витринами на первом этаже и четырьмя одинаковыми рядами узких, тесно расположенных окон. Витрины были забрызганы грязью, нижние их половинки защищены ржавыми железными решетками, а рваные, выцветшие полотняные навесы над витринами прикручены к стене. Таких невзрачных зданий в нижней части Манхэттена немало сохранилось и поныне.

Впечатление все это производило удручающее. В витринах «Нью-Йорк белтинг энд пэкинг Ко» лежали груды серых картонных коробок и рулоны кожаных приводных ремней; рядом помещалась запущенная лавчонка канцелярских принадлежностей под вывеской «Вилли Валлах». В другой витрине беспорядочно громоздились большие стеклянные бутыли в решетчатых ящиках с этикетками «Польская вода» — что это за невидаль, хотел бы я знать; на стекле витрины проступало: «Оуэн Хатчинсон, посредник». Еще были «С. Грюн, портной», «Родригес и Понс, поставщики сигар» и уж не ведаю, кто и что еще.