Виток истории

Тяжелая сонливость как-то сразу навалилась на него, на всех четверых. Они пробовали сопротивляться. Постели манили. Сладкий туман окутывал. Тихая музыка вливалась через уши, кружа голову.

— Сказка о спящей красавице, — сказал Светов совсем не то, что хотел.

Его уже никто не слышал. Земляне спали. И Светов не выдержал. Комната кружилась перед его глазами…

Первым проснулся Роберт. По привычке старого бойца полежал несколько минут с закрытыми глазами, прислушиваясь. Доносилась тихая музыка… Но только он раскрыл глаза, как увидел: у самой стены неизвестно откуда появился А Подошел к Светову, даже не подошел, а подплыл, чуть касаясь пола ногами, наклонился над космонавтом. Все ближе и ближе. Роберт тяжело дышал, притворяясь спящим, думал: «Что сейчас будет? Не раскроется ли тайна?» Дальнианин все еще наклонялся и вдруг исчез, вошел в Светова…

Роберт с трудом встал на дрожащие ноги. Даже ему было страшно. Противно собственное бессилие. Попробовал сделать шаг — и снова опустился на постель. Увидел, как от Светова отделился пульсирующий огненный шарик, подлетел к стене и вошел в нее.

— Светов! — крикнул Роберт.

Он сделал отчаянный рывок Удалось встать с постели- Ноги стали чужими, несли не в ту сторону. Он подошел к Светову, услышал его ровное дыхание.

«Может быть, приснилось?» Роберт растерянно улыбался, вспоминал и не мог вспомнить. Он увидел дверь — появился замысел.

«Сейчас я не сплю явно вопреки планам дальниан, — подумал Роберт. — И оказался перед дверью тоже не по их желанию. Смогу ли застать их врасплох, увидеть то, что они не хотели бы выдать?»

Он взглянул на Светова, на его суровое, даже во сне, лицо. Вспомнил: «Ты слишком любишь риск, Роб. Риск ради риска. Ты не боец, а игрок». Да, Светов. умел «гладить против шерсти».

«Выйти в эту дверь, может быть, то же самое, что прыгнуть в пропасть или войти в атомный котел. Но у кого же, стоя над пропастью, не появляется мгновенное желание прыгнуть?»

Роберт представил, что бы сказал Светов: «Риск — это тоже средство в добыче информации. Не стоит пренебрегать им». Или что-то в этом роде. Но затем Светов подсчитал бы коэффициент полезности риска в данном случае. И только потом…

«Поэтому ему и доверяют руководить экспедицией, а вот мне бы не доверили, хотя я повидал не меньше его. В его возвращение всегда верят, а мое кажется чудом. И они, конечно, правы. Ну что ж…»

Он улыбнулся и толкнул дверь. Ожидал, что окажется в коридоре. Но перед ним простиралась фиолетовая почва планеты, покачивались безлиственные растения. «Сон или не сон?» Ущипнул себя — больно. И все равно — каждый шаг, как по толстому слою ваты.

Роберт сделал несколько шагов и увидел светящуюся фигуру — такую же, как те, что встречали их на берегу ручья. Куб перешел в пирамиду, затем образовал сверкающий шар. Тонкие как иглы лучи потянулись от шара в одном направлении, к почве. Там, куда попадали лучи, возникали небольшие смерчи и завихрения.

Шар уменьшился в размерах, померк, стал матовым, полупрозрачным. А на тех местах почвы, куда попадали лучи, образовались какие-то живые существа. Они быстро передвигались по небольшой площадке, не выходя за ее границы.

«Кажется, я присутствую при опыте? — подумал Роберт, и по ассоциации у него возникли невеселые мысли: Мы все присутствуем при опыте. Присутствуем или участвуем? И в качестве кого?»

Возможно, если бы он узнал ответ, то стал бы счастливее, а может быть, жизнь показалась бы невыносимой или безразличной. Но все же он хотел знать, ведь по натуре он был бойцом — недоверчивым, сомневающимся. Он стремился к знанию и, значит, к новым сомнениям, которые придут на смену старым.

Роберт внимательно наблюдал за шаром и за маленькими подопытными существами. И он заметил, что при каждом их движении тонкие нити лучей тянутся от существ к шару: он раздувается, мерцает. «Получает информацию об их жизни. Возможно, вся их жизнь, все страдания и удовольствия — информация для шара и только в этом их смысл. Не затем ли шар и образовал их? — спрашивал себя Роберт. — Ведь и мы в лабораториях выращиваем колонии микроорганизмов, чтобы получить информацию о мире, в котором они живут. Для них это — жизнь, для нас — опыт. Но шар производит это на другом уровне. Мы культивируем жизнь, он, кажется, ее вызывает порциями облучения. Не в этом ли скрывается ответ, которого все мы добиваемся? И как нам нужно вести себя здесь?»

Площадка, на которой копошились маленькие существа, постепенно начала меняться. Появилась растительность, похожая на лишайники. Почву пересекли трещины, вздыбились холмы, в которых виднелись отверстия нор. В них исчезали и появлялись живые комочки. Паутина лучей, тянущихся к шару, словно к жирному пауку, стала гуще и запутаннее. И шар увеличивался очень быстро. Пожалуй, он стал больше, чем до начала опыта. Существа, вероятно, его не замечали.

Но вот шар засверкал, ударил пучками мигающего света по площадке. Существа исчезли, растворились в лучах. Закружились небольшие смерчи. И шар исчез…

Тщетно Роберт оглядывался. Фиолетовая пустыня и здание, из которого он недавно вышел, — вот все, что он видел. То ли шар унесся с невероятной скоростью, то ли растворился, а возможно, стал невидимым.

Роберту ничего не оставалось, как поскорее вернуться к товарищам. Он подошел к двери…

Потом Роберту показалось, что он очутился в здании, не открывая двери. Прежде чем он опустился на свою постель, невидимые волны стали укачивать его, нагнетали в голову какие-то чужие ранящие мысли.

Он вспоминал маленьких существ на площадке, не зная, что еще не раз придется вспоминать это, но думал не о них, а о себе, о своих товарищах… И еще он вспомнил о той, которую так и не смог понять не потому, что она была сложнее его, а потому, что она была иной, чем он. «И она сказала на прощание: «Ты никогда не поймешь другого». Она слегка прищурила левый глаз, как будто целила мне в лоб. Ведь, по ее словам, я чувствую умом».

Он видит ее беспомощный рот и беспощадные синие глаза под густыми бровями, тонкую шею, усталые плечи. Он слышит ее голос с нотками раздражения: «Я не полечу с тобой. Мне надоела искусственная пища, искусственная вода, смещенные созвездия, метеоритная опасность и все такое. Я хочу покоя…» Голубые звезды (потому что небо Земли голубое) блестели в ее глазах.

Он:

— Но ты же космобиолог. Что ты будешь делать на Земле?

— Работать в музее.

Он не поверил ей. Уехал на месяц в Австралию. Думал: «Побудет одна — успокоится, заскучает». Он представил (поставил себя на ее место и представил), каково ей будет. Он вспомнил их каюту в ракете, заботливого «УР-2», шелестящие марсианские пустыни, следы первых разумных существ на почве чужих планет — их следы: два отпечатка побольше, два поменьше, — дремлющую в каменных цвегах жизнь, бессмертные споры в метеоритах. Разве это можно забыть? Разве от этого можно уйти в музейный покой?

Он вернулся через месяц и узнал, что она работает в музее. Не поверил, что это насовсем, поехал к ней.

— Мы уже обо всем поговорили месяц назад, — сказала она.

В ее глазах блестели голубые звезды (потому что лед голубой). Он подавился невысказанными словами. «Нельзя было уезжать. Надо было тогда же, сразу переубедить. За это время решение созрело, застыло, оформилось, как студень. Когда же я совершил первую ошибку?»

Он так и не смог определить этого. А теперь знает. Непоправимую ошибку он допустил, когда поставил себя на ее место и представил, каково ей будет. По сути дела, он представил, каково было бы ему, и толко. Разве она не думала совсем по-иному, чем он, и не чувствовала по-иному? Она была другим человеком, и ставить себя на ее место — это значило то же, что ставить себя на место цветка или обезьяны: много ли он поймет? Она не вспоминала ни марсианских пустынь, ни каменных цветов, — она наслаждалась Землей, безопасностью, уютом. «На Земле у меня не было ничего важнее, чем понимать ее и других. И снова я отправился в космос, чтобы найти и понять совсем иных, чем мы, существ. Я загрузил в свою память десятки линко-сов, всевозможных кодов, которые должны были облегчить нам понимание обитателей других планет. Но ведь с ней мы говорили на одном языке и дышали одним воздухом, занимались одними делами, а я так и не понял ее. Ни ее, ни многих других, хотя часто мне казалось, что понимаю… Как же я смогу понять дальниан? Не прав ли Ким, говоря о мухах и орлах?»