Конец эры

Мой сломанный нос пронзала боль при каждом ударе сердца. Через какое-то время, показавшееся мне вечностью, из носа перестала идти кровь.

Я обессиленно лежал на спине на своей кушетке. Но часы Чинмэй продолжали тикать: до смены состояния Чжуан-эффекта оставалось всего двадцать семь часов. Я должен был оставаться на «Стернбергере» и следить, не придёт ли Кликс в сознание, но надеялся, что смогу за оставшееся время сделать хоть что-нибудь полезное.

Фотографии ночного неба. По крайней мере, я мог проверить, получились ли они.

Я поднялся с кушетки; каждый сустав моего тела кричал от боли. Я отыскал свой палмтоп и засунул его в один из мешковатых карманов рабочей куртки. Подъём по лестнице в инструментальный купол был сущим мучением.

Я снял электронную камеру с маленького штатива и подключил её к USB-порту палмтопа. Фото ночного неба появилось на цветном жидкокристаллическом дисплее. Поначалу мне показалось, что фотография испорчена случайно упавшим на неё светом — две толстые изогнутые полосы пересекали её нижний правый угол, одна пошире, другая поуже. Да нет — это же Луна и Трик, их пути по ночному небу.

За исключением этой детали, все выглядело как на любой другой фотографии неба с большой выдержкой: набор тонких концентрических дуг, прочерченных звёздами по небесной сфере в ходе её суточного вращения вокруг земной оси. Поскольку я оставил объектив открытым на четыре часа, каждая из дуг должна составлять примерно шестую часть полной окружности — мы ожидали, что мезозойские сутки окажутся короче наших, но не намного.

И всё же что-то на этом фото было не так. Где-то на полпути между зенитом и южным горизонтом располагались шесть светлых точек. Я воспользовался стилусом, чтобы увеличить каждую из них по очереди. Точки не демонстрировали никакого суточного смещения вообще. Одну или даже две можно было списать на фотографические помехи — пылинка на объективе, повреждённый элемент на фоточувствительной матрице — но шесть точек в ряд должны были изображать нечто, существующее в действительности.

Я мог представить себе только одну вещь, которая бы не перемещалась по небу вследствие суточного вращения Земли — геостационарный спутник, всё время висящий над одной и той же точкой экватора. В принципе, не было ничего удивительного в том, что хеты развесили над Землёй геостационарные спутники, хотя их равномерное распределение по орбите казалось мне странным. Возможно, это были погодные или коммуникационные спутники, хотя их количество казалось великоватым для обеих этих целей. Три спутника на геостационарной орбите смогут вести наблюдение за всей Землёй; на моём фото их было шесть, из чего следовало, что всего их двадцать-тридцать, равномерно распределённых…

Снизу раздался грохот. Не отцепляя камеру от палмтопа, я положил и то и другое в карман и поспешил вниз по лестнице. Кликс стоял, опираясь на лабораторный стол. Пытаясь встать на ноги, он свалил какую-то геологическую аппаратуру на пол.

— Брэнди, — сказал он. — Я… — Он замолк и начал снова. — Слушай, я не хотел… — Это тоже не пошло. — Я просто… — Потом он замолчал и пожал плечами. Я отнёсся к его затруднению с сочувствием. В конце концов, какими словами выразить своё сожаление тому, кого ты только что пытался убить?

Я оглядел Кликса с головы до ног. Ухо было покрыто засохшей кровью. Рана на лбу выглядела погано; её хорошо бы зашить, но хотя бы кровотечение прекратилось.

Я-то ещё легко отделался, особенно если учесть, насколько он меня мускулистее. Я чувствовал мстительное удовлетворение. Теперь-то я понимаю, что втайне обрадовался подвернувшейся возможности безнаказанно его отдубасить.

— Всё в порядке, — сказал я. — Ты был не в себе.

Кликс кивнул и через некоторое время отвернулся. Должно быть, затянувшаяся пауза была для него так же неприятна, как и для меня.

— Что стало с хетом? — спросил он.

Я рассказал ему об антивирусном средстве, которое я впрыснул ему в сонную артерию. Его передёрнуло при мысли о том, что килограмм или два мёртвого марсианина всё ещё находится в его теле. Мысль действительно была не из приятных.

Он заметил электронную камеру, торчащую у меня из нагрудного кармана. Вероятно, чтобы отвлечь себя на что-нибудь другое, всё равно, что, он спросил:

— А, твоё широкоугольное фото? Как получилось?

— Вот, — сказал я, вытягивая из кармана камеру и палмтоп, всё ещё подключенный к ней USB-кабелем. Я откинул панельку с дисплеем на палмтопе и протянул его ему. — Взгляни.

Он поднёс палмтоп к глазам.

— Видишь две горизонтальные полосы?

— Ага.

— Это следы, оставленные двумя лунами. Но меня озадачили вот эти стационарные точки над ними. — Я пожал плечами. — Может быть, какие-то геосинхронные спутники, запущенные хетами.

Кликс кивнул и вернул аппаратуру мне.

— Это подавители гравитации, — сказал он как бы между прочим.

— Что?

Кликс ухватился за край стола, чтобы не упасть.

— Откуда я это знаю? — спросил он. Его голос дрогнул.

— Мне и самому интересно, — ответил я.

— Плоские черви, — вдруг сказал он, но в этот раз это не было одной из его маленьких проверок на сообразительность. Как только он произнёс эти слова, я тут же понял, что он имеет в виду. Я сам ещё студентом проводил эксперимент Хамфриса-Якобсена, в ходе которого я должен был научить планарию по имени Карен Блэк — я назвал её так, потому что она была похожа на лицо с раскосыми глазами — сжиматься, когда она попадает на свет. Память о приобретённых навыках плоские черви сохраняют в РНК. После этого я разрезал Карен на несколько частей и скормил другому червю — Барбаре Стрейзанд. Барбара усвоила память Карен и немедленно начала реагировать на свет.

Похоже, Кликс воспринял какую-то информацию из РНК мертвого хета, который до сих пор оставался у него в голове.

— Подавители гравитации, — сказал я. — Невероятно. Так значит пониженная гравитация искусственно создана хетами…

— Чтобы им здесь было удобно жить, именно так. Они уменьшили тяготение Земли до марсианского уровня — тридцать восемь процентов того, что мы считаем нормой.

Я тряхнул головой.

— Чёрт, ну и тупые же мы были. Когда мы летали на хетском корабле, мы не почувствовали перегрузок при взлёте и посадке, и, кстати, невесомости на орбите тоже не было. Они, должно быть, умеют делать с гравитацией разные штуки. Чинмэй была бы от них в восторге, их физика — это что-то.

Кликс нахмурился.

— Не думаю, что они так уж сильно нас опередили, — сказал он. — Да, в гравитации они разбираются лучше, но вот машины времени у них определённо нет. Так что «Стернбергер» они хотят заполучить по-серьёзному.

Я поскрёб бороду.

— Расскажи мне ещё про хетов.

— Я ничего о них не знаю.

— Ладно, давай попробуем конкретные вопросы. Скажи мне, есть ли на поверхности Марса свободно текущая вода.

Он моргнул.

— О, да. Полный круговорот, с дождями и снегом.

— А кто ещё, кроме хетов, живёт на Марсе?

— Ничто не живёт, кроме нас. Другие существуют только для подчинения нами.

Вот так Явное Предначертание [32].

— Когда мы вернёмся, тебя будут допрашивать целую вечность. А пока скажи: как хеты общаются?

Кликс закрыл глаза.

— Отдельные вирусные единицы могут продуцировать импульсы типа нейронных, которые распространяются на малое расстояние. Все единицы, входящие в состав комков, которые мы наблюдали, действуют согласовано, как клетки одного мозга. Чем больше конгломерация, тем выше интеллект.

— А что насчёт динозавров?

Глаза Кликса были по-прежнему закрыты, словно он прислушивался к внутреннему голосу.

— Без установленного хетами низкого уровня гравитации гигантизм динозавров был бы невозможен. Но в дополнение к этому хеты предпринимали и прямое вмешательство в гены с целью создания динозавров, лучше приспособленных для войны. К примеру, у цератопсов в их естественном состоянии, таких как Хазмозавры, костный воротник на шее служит только для обмана противника. Это лишь костная рама, обтянутая кожей. В бою он бесполезен, так что хеты вывели из них трицератопсов, воротник которых состоит из сплошной кости без промежутков.