Витязи из Наркомпроса

Яркое летнее солнышко весело играло с волной искристо-голубого лесного озера… Солнечные зайчики задорно перескакивали с сохнущих рыбачьих снастей на белоснежную скатерть, который был застелен плетеный из ивняка стол… На веранде было так уютно, как бывает только в кругу хороших друзей, за самоваром, в погожий досужий денёк,

когда все дома и никуда никому не надо торопиться…

Коротко постриженная девушка в летнем платье с деланной серьезностью читала из серой ученической тетрадки:

— Забавно…, — тонко улыбнулся Бекренев. — Ну, а ещё?

— Это где же вы такие притчи публиковать изволили?! — крайне удивился о. Савва.

Девушка с наивной улыбкой встряхнула коротко остриженной челкой:

— В Детгизе! И вот я здесь…

— Притчи…, — усмехнулся пивший чай в плетеном кресле мужчина, с покрытыми непокорными кудрями головой. — Лучше уж эти не вполне кошерные для Детгиза притчи, чем это ваше нудное, Рахиль:

Так и вижу, как по пыльной дороге украинской кубарем кувыркается ваше бедное сердечко! Не спиться? Примите люминал! Или вот, что ещё за упадничество:

Что это за нытье, что за пессимизм? Оглядитесь же вокруг, Рахиль! Наш мир прекрасен и яростен! Какое же счастье жить в нем…

— помертвевшими от ужаса губами прошептала Наташа…

— О! Вы их знаете? — радостно воскликнул человек, которого друзья звали Птицеловом. — Неужели меня еще кто-то читает?

О. Савва, держащий в руках чашечку с голубой каемочкой, благостно улыбнулся в бороду:

— Читают! Только вот по мне, так лучше вот какие вирши ваши:

А вот эти ваши строки, прямо за душу берут:

Батюшка блаженно зажмурился, словно сытый кот… Как видно, вспоминая славные денечки под Балтой, Вепняркой да Гуляй-Полем… Потом нахмурился:

— Однако, тема Батьки у вас раскрыта не полностью! Он был народным героем, заступником крестьянским, а по — вашему, по-городскому, он, выходит, бандит?

— Я его судил судом поэзии! — гордо выпрямился в кресле Птицелов.

— Не судите, да не судимы будете…, — тихо проговорил третий из жителей маленького домика на берегу утонувшего в безбрежном зеленом океане озера…

— Меня вот, например, и вообще не судили! — с доброй и светлой улыбкой продолжал он, тряхнув золотым, словно есенинским, чубом. — Как там Председатель Верховного Суда определил-то? А, вот: «Считая следствие по настоящему делу законченным и находя, что в силу некоторых обстоятельств (это значило, что доказательств по делу никаких нет!) передать дело для гласного разбирательства в суд невозможно — полагал бы: Войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР о вынесении по делу Ганина А. А. внесудебного приговора». Ну, вот и ваш, Птицелов, закадычный дружок, который Глеб Бокий, меня внесудебном-то порядке маленечко и того…

— За что же? — тихо спросил Бекренев.

— Да вот, говорят, входил я в какой-то «Орден Русских Фашистов»…, — пожал недоуменно плечами золотоволосый поэт.

— А вы что, и вправду — входили?

— Откуда? Я тех ребят, которых заодно со мной привлекли, и в глаза раньше не видел! И они меня… впрочем, друг с другом раньше из нашей гоп-компании вообще никто знаком не был. Ничего, на следствии заодно и познакомились… Славные оказались поэты! Чекрыкин, Дворящин, Галанов, Потеряхин… Бывало, весь день напролет в камере стихи читаем! Жалко, что раньше нас жизнь как-то не свела. Основали бы мы тогда какое-нибудь литобъединение! Например, «Звездный корабль»… и цель благая: борьба с еврейским национальным засильем…

— Эка, хватили! — засмеялась Рахиль. — Алексей, вы вокруг оглянитесь-то: на этой террасе пьют чай, без излишней скромности, три замечательных русских советских поэта: вы, я и Эдуард! Из них два русских советских поэта, по национальности известно кто… Итальянцы.

— Но где же этот чертов Силыч запропастился? — вскочил с кресла и нервно заходил вдоль террасы Птицелов. — Это же невыносимо! Мне же в Москву надо… Ну, посудите сами, товарищи: каждый год Новиков-Прибой приглашает нас сюда, на озеро Имерку, в свой Зуб-Полянский район, рыбу половить, позагорать, покупаться… Мы приезжаем, а его самого всё нет и нет… Пишет он, видите ли! Творит… Да и прозаик он плохонький…

— Успокойтесь, Эдуард! — сказал поэт с печальным голубым есенинским взором. — Давайте, я вам что-нибудь лучше прочту…

… Когда путники покинули гостеприимный поэтический кров, Бекренев несколько нервно спросил Наташу:

— Скажите, а Багрицкий… он… когда?

— Давно уже… Три года назад. В тридцать четвертом…

А потом с тоской добавила:

— Господи! Ну что это такое… Что это за край? Да увижу ли я здесь вообще хоть одного живого человека?!

Живых людей Наташа, конечно же, увидела. Но они её не порадовали.

Глава пятнадцатая

«Жило двенадцать разбойников, их атаман — Кудеяр…»